Я вскочил с кровати, чтобы наконец схватить и убитьнегодяйку, но она мгновенно обхватила рукой мою голову и плотно прижалась левойгрудью к моему рту. Все ее движения были неотразимо женственными, и в то жевремя в них ощущалась недюжинная сила. И вновь реальность как будторастворилась, рассеялась словно легкий дымок над костром, и мы опять оказалисьна цветущем лугу, безраздельно принадлежавшем лишь нам двоим – нашим неустанными нерушимым объятиям. Я сосал ее молоко, как если бы она была и девой, иматерью, и девственницей, и королевой, одновременно мощными толчками проникаявнутрь ее и заставляя раскрыться все не успевшие еще распуститься бутоны.
Внезапно она отпустила меня, и я рухнул вниз. Беспомощный,оцепеневший, не в силах и пальцем пошевелить, чтобы задержать, не позволить ейисчезнуть, я вновь лежал на своей постели, ощущая струящийся по лицу пот инеукротимую дрожь во всем теле.
У меня не было сил даже сесть. Я не мог делать вообще хотьчто-нибудь. Лишь перед глазами вспышками мелькали неясные видения: поляна сцветущими нежно-белыми и красными ирисами – самыми прелестными цветами Тосканы,дикими ирисами моей родины, пестревшими в ярко зеленеющих травах, и Урсула –убегающая от меня все дальше. Но все эти картины были призрачными и неспособными, как прежде, раздвинуть стены моей крошечной, словно тюремнаякамера, комнаты. Они промелькнули, подобно легкой вуали скользнув по моемулицу, как будто с той лишь целью, чтобы этим щекочущим, шелковистым, невесомымприкосновением причинить мне еще большие страдания.
– Колдовство… – прошептал я, тяжко вздохнув, и смукой в голосе обратился к Господу: – Боже, если ты когда-нибудь вверял менязаботам ангелов-хранителей, призови их сейчас, дабы они укрыли крыла-ми своегоподопечного! Я так нуждаюсь в их защите!
Наконец, трясясь словно в лихорадке и с затуманеннымиглазами, я сел, потирая шею и ощущая холодок, пробегающий по спине и по тыльнымсторонам рук. Я по-прежнему был охвачен желанием.
Я зажмурил глаза, отказываясь думать о ней, но при этомжелая почувствовать хоть что-нибудь, попасть под воздействие любого источникавозбуждения, который смог бы остудить это неутолимое желание.
В конце концов я снова лег на спину и оставался совершеннонедвижимым до тех пор, пока это безумное наваждение не исчезло.
Только тогда ко мне вернулось сознание того, что я мужчина,ибо какое-то время я отнюдь не мог считать себя таковым.
Я поднялся с постели, прихватил с собой потухшую свечу и поизогнутым каменным ступеням винтовой лестницы спустился в общую комнатугостиницы, стараясь двигаться бесшумно и не обращать внимания на затопившиеглаза слезы. От свечи, укрепленной на стене в начале коридора, я зажег свойогарок и пошел обратно, тщательно прикрывая рукой крошечный язычокколеблющегося пламени и непрестанно вознося молитвы Господу.
Вернувшись в свою комнату, я поставил свечу на место, апотом взобрался на подоконник и выглянул в окно в надежде увидеть хотьчто-нибудь.
Ничего… Абсолютно ничего, кроме жуткого обрыва внизу –крутой стены, по которой не смогла бы подняться ни одна девушка из плоти икрови. А выше – безмолвное, бесстрастное небо и рассыпанная по нему горстказвезд, то и дело скрывавшаяся за стремительно летящими облаками, словноотгораживаясь таким образом и от меня, и от моих молитв, и от моих бед.
Казалось, погибель моя совершенно неизбежна.
Я обречен был стать жертвой этих демонов. Она совершенноправа. Разве в моих силах отомстить им, как они того заслуживают? Разве в стольчудовищных обстоятельствах я смогу что-либо сделать? И все же я непоколебимоверил, что добьюсь своего. Убежденность моя в успехе была не менее твердой, чемуверенность в реальности существования той ведьмы, к которой я прикасался собственнымипальцами, которая сумела разжечь во мне эти гнусные помыслы, противоречившиемоему существу, и которая вместе с сотоварищами по ночным разбоям явилась,чтобы погубить все мое семейство.
Я не мог избавиться от видений и образов той кошмарной ночи,перед глазами неотступно стояла она – ошеломленная, окаменевшая в дверях нашейцеркви. Мне никак не удавалось забыть вкус ее губ. Воспоминания о ее грудяхлишали меня способности мыслить, а тело изнывало в сладкой истоме, как если быя по-прежнему утолял страстную жажду, приникнув к нежному соску.
«Обуздай же наконец свои чувства, – уговаривал ясебя. – Ты не можешь сбежать… Ты не можешь отправиться во Флоренцию… Ты неможешь вечно жить лишь воспоминаниями о бесчеловечных убийствах, свидетелемкоторых стал в ту ночь. Это невозможно, немыслимо! Ты не сможешь…»
Мне вдруг пришло в голову, что сам я остался в живых толькоблагодаря ее вмешательству, – и рыдания перехватили горло.
Это она, ведьма с пепельными волосами, которую я проклинал скаждым вздохом, остановила того, кто скрывал свое лицо под капюшоном, и непозволила ему убить и меня. А ведь он был так близок к полной победе!
И вдруг на меня снизошло спокойствие Что ж, чему быть, тогоне миновать, и если мне суждено умереть, то ничего другого не остается – выборадействительно нет. Но прежде я просто обязан отомстить – так или иначерасправиться с ними.
С восходом солнца поднялся и я. С беспечным видомпрогуливаясь по городским улицам, небрежно закинув свои мешки через плечо, какбудто в них не заключалось целое состояние, я осмотрел значительную частьСанта-Маддаланы, ее узкие, лишенные всякой растительности, вымощенные камнемулицы, дома, возведенные несколько столетий тому назад. Возможно, некоторые зданияс хаотически расположенными, совершенно нелепыми на вид мортирами-камнеметамибыли построены еще во времена Римской империи.
То был тихий, уютный, красивый и процветающий город.
Уже принялись за работу кузнецы, столяры-краснодеревщики ишорники; я заметил нескольких сапожников, усердно тачавших великолепныетуфли и рабочие сапоги; увидел и весьма солидное число ювелиров, создававшихнеобыкновенной красоты украшения из драгоценных металлов; попадалисьоружейники, мастера, изготавливавшие ключи и самые разнообразные инструменты, атакже кожевники и меховщики.
Я проходил мимо богатых лавок, где продавались модные ткани,привезенные, видимо, прямо из Флоренции, кружева с севера и юга и настоящиевосточные пряности. Мясники в изобилии предлагали свежее мясо. Едва ли не накаждом шагу попадались винные лавки. Мне случилось пройти мимо двух нотариусови нескольких писцов. Все они были весьма заняты своей работой и не моглипожаловаться на отсутствие клиентов, равно как и встретившиеся на моем путиврачи – хотя, наверное, правильнее будет назвать их аптекарями.
Через городские ворота одна за другой въезжали телеги, и ещедо того, как солнце поднялось над аккуратными черепичными кровлями и брусчатоймостовой, по которой я поднимался в гору, на улицах царила толчея.
