Но он ошибся. Тем летом Майя так и не пошла. Она пошла только в два года. А говорить не научилась никогда.
В то лето, когда ей было два с половиной года, ее молчание никого не беспокоило. Майя во всем отстает, вот и пускай спокойно развивается в своем темпе. Но когда ей исполнилось три, а она по-прежнему не произнесла ни единого слова — ни «мама», ни «папа», ни «лампа», вообще ничего, стало ясно, что с девочкой что-то не так. Провели полное обследование слуха. Оно показало то, что Гаттманы знали и сами: слышала Майя прекрасно. Никаких заметных повреждений голосовых связок, нёба или языка тоже не обнаружили. Невестка Оке, детский психолог, регулярно к ним заходила, но и ей нечего было сказать.
— Успокойтесь. Надо просто подождать, — повторяла она.
Поговаривали о повреждении головного мозга, вызванного недостаточным питанием на ранней стадии развития. Но Майя не была умственно отсталой. Она понимала — иногда на удивление хорошо — все, что при ней говорили. Если Оке с Карин обсуждали, не пойти ли на следующий день купаться, утром Майя уже сидела на ступеньках веранды, в спасательном жилете, с ведерком и лопаткой в руках.
К тому же у нее была полезная способность находить вещи. Я помню, как Лис потеряла свой медиатор и обвинила Эву в том, что это она его взяла. Девочки ругались у себя в мансарде, мы с Анн-Мари сидели внизу за обеденным столом и играли в карты, а Майя за нами наблюдала. Когда на следующий день мы — Анн-Мари, Эва, Лис и я — собрались плыть на лодке на рыбалку, на мостках мы вдруг увидели Майю, и в руке у нее был медиатор Лис. Получается, что она с первого этажа услышала обрывки разговора сестер, сидевших на чердаке, поняла, что такое медиатор, и сумела эту маленькую вещичку отыскать.
Поначалу эта почти магическая способность Майи находить потерянные предметы всех восхищала. Ее непрерывно хвалили, называли «вещеискателем», как Пеппи Длинныйчулок. Но постепенно возникло подозрение, что Майя сама прячет вещи, чтобы потом при удобном случае их извлекать. Однако никто ничего не мог доказать, и только Йенс прямо высказал эту мысль.
— Ей просто нравится, когда ее хвалят, — сказал он.
Для ребенка это вполне естественное желание, но если Майя именно этого и добивалась, то она это умело скрывала. Казалось, что похвала ее ничуть не волнует. Но и не смущает. Ее лицо оставалось таким же непроницаемым и пустым, как всегда, — она ни улыбалась, ни моргала, — именно из-за этого врачи предположили, что у девочки проблемы со слухом. Когда ты к ней обращался, возникало ощущение, что слова проходят мимо нее, стекают с нее, как вода. Только много позже стало ясно, что она впитывает в себя каждую мельчайшую деталь.
Другой странностью Майи было ее равнодушное отношение к Карин и Оке. Она позволяла им держать себя на руках и обнимать, но никогда не отвечала на их ласки. Она сидела вяло, словно тряпичная кукла, устремив пустой взгляд куда-то вдаль и ожидая, когда ее отпустят.
Это причиняло Карин и Оке такую боль, что они даже не могли об этом говорить. Обычно они бывали на удивление откровенны, когда дело касалось их собственных проблем или проблем детей. А когда Майя пассивно стояла в объятиях Карин, та судорожно улыбалась, клала руки девочки себе на шею и говорила:
— Как приятно обниматься!
Смотреть на это было ужасно, но самым ужасным казалось завершение таких односторонних объятий, поскольку, в отличие от настоящих объятий, эти просто не могли иметь сколько-нибудь естественного конца. Карин все прижимала и прижимала малышку к себе, до последнего ожидая ответа от безжизненных ручек Майи. Потом Карин вроде начинала отпускать ее, но тут же, усомнившись и все еще на что-то надеясь, принималась обнимать снова. Под конец она словно бы решалась признать свое поражение и отпускала Майю, которая чуть ли не выпадала у нее из рук, но сразу оживала и убегала прочь.
По-настоящему привязана Майя была только к Анн-Мари. Это могло объясняться тем, что она самая младшая в семье и была ближе всех к Майе по возрасту, хотя и намного старше ее. Другая причина могла крыться в том, что Анн-Мари была человеком довольно холодным. В отличие от остальных членов семьи, она не особенно любила обниматься и редко выходила из себя. Зато она могла подолгу дуться и проявлять злопамятность. Ее чувства отличались некоторой заторможенностью. Порой мне бывало совершенно непонятно, почему она дуется, а узнав причину, я всегда удивлялась. Оказывается, это был мой давнишний поступок или слова, которые тогда вызвали у Анн-Мари лишь смех. Возможно, из-за этой неспособности сразу проявлять свои чувства Майя и увидела в ней родственную душу.
Но мне кажется, главным было все же то, что Анн-Мари к ней не приставала. Она никогда не пыталась обнимать Майю. Не хвалила ее, как Карин, не сердилась на нее, как Эва, и не дразнила ее, как Йенс. Короче говоря, она относилась к ней как к воздуху. А Майе, по-моему, только этого и было надо.
Лично мне она иногда надоедала. Она вечно ходила за нами по пятам. Она не участвовала в наших занятиях, но все время находилась поблизости. Немой зритель, не упускающий ни единой детали.
Когда мы ездили на лодке ловить рыбу, она любила сидеть на носу. Браться за удочку она сама не хотела, а довольствовалась тем, что наблюдала, как рыбачим мы.
Иногда нам с Анн-Мари хотелось побыть вдвоем. Тогда Анн-Мари закрывала дверь в свою комнату. Майя не возражала, но, когда мы через несколько часов выходили, она стояла в темноте под чердачными балками и ждала.
Та же история повторялась, когда мы куда-нибудь собирались и не хотели брать ее с собой. Анн-Мари просто сообщала: «Тебе с нами нельзя». И Майя послушно усаживалась у дороги, а когда мы через длительное время возвращались обратно, она сидела на том же месте, как верная собачка. Меня начинала мучить совесть, а Анн-Мари лишь пожимала плечами.
Славу «вещеискателя» Майя приобрела в то лето, когда ей было два с половиной года.
Следующим летом у нее обнаружился новый талант.
С первого дня пребывания в семье Гаттманов у Майи появились восковые и пастельные мелки, акварельные краски, гуашь и детские краски для рисования пальцами. (Все, кроме фломастеров, поскольку Карин почему-то считала, что они не развивают, а затормаживают развитие. Если я ничего не путаю, недостаток фломастеров она видела в том, что цвета нельзя смешивать, чтобы получить новые оттенки.) Майя не проявляла к этим краскам никакого интереса. Зато она с удовольствием брала у кого-нибудь с письменного стола чернильную ручку и малевала нечто абстрактное. Она могла заниматься этим часами, что очень беспокоило Карин, которая считала, что в этом возрасте для ребенка лучше подходят большие мелки и яркие краски.
Но однажды Оке случайно бросил взгляд на один из размалеванных листов и, к своему огромному изумлению, обнаружил, что там не просто мазня. Вдоль листка брели длинные вереницы маленьких животных, сантиметра по два в длину, с четырьмя ногами, хвостом и вытянутой, узкой мордой. Собаки. Или одна собака в движении, как на ленте кинетоскопа.
Оке принялся уговаривать Майю порисовать еще, но та, как всегда, сделала вид, что не слышит. Она рисовала только тогда, когда ей хотелось самой. Семья с нетерпением стала ждать следующего рисунка.
