Мои чувства к Анн-Мари во многом напоминали влюбленность. Но, в отличие от прочих, эта влюбленность у меня не проходила. Каждый год я отмечала малейшие признаки приближения весны; каждый цветочек мать-и-мачехи, каждый прилетевший скворец были для меня маленькими указателями желанного направления — к лету, к Анн-Мари.
И каждое лето, встречаясь с ней снова, я испытывала то же волнение. Испуг первого часа, когда я чувствовала, что передо мной совсем другая Анн-Мари, что она изменилась. Новая прическа, новая одежда, модное стокгольмское словечко, которого я раньше никогда от нее не слышала, — во всем этом мне чудилась угроза. Но каждый раз непременно наступал разряжающий обстановку момент: шутка, общее воспоминание, дружный взрыв хохота, которые вновь восстанавливали соединяющую нас нить.
У некоторых людей есть к нам ключи. Они умеют открывать комнаты в нашей душе, в которые мы сами никогда не заглядываем. С такими людьми складываются особые отношения, и если это человек подходящего пола и возраста, мы влюбляемся. В противном случае мы просто очаровываемся и становимся зависимыми — как ни назови, суть все равно не изменится. Анн-Мари была первым человеком с ключом, который встретился на моем пути. Поэтому она так много для меня и значила. Я чувствовала, что сама значу для нее гораздо меньше, и постоянно боялась, что она по какой-либо причине исчезнет из моей жизни.
И вот теперь у нее появилась маленькая индийская сестренка шестнадцати месяцев от роду. Разница в возрасте была слишком велика, чтобы Анн-Мари когда-нибудь смогла с ней так по-сестрински общаться, как со мной. Тем не менее меня терзало какое-то подспудное волнение. Семья Гаттманов казалась мне и без того полной. Совершенной. Родители — успешные творческие люди. Интеллигентные бабушки и дедушки. Красивые, талантливые и самостоятельные дети. Золотистая семья, сверкающая блеском меда и яблочного сока, что же к ней можно еще добавить? Ничего. Ничто было не в силах сделать ее еще лучше.
Я представляла их себе как некое строение, которое возводилось из поколения в поколение и теперь достигло наивысшей точки, а Анн-Мари была сверкающим шпилем на его вершине. Здание, в котором я была гостем желанным, но неспособным ничего привнести. Этой семье было больше абсолютно ничего не нужно. Любой новый камень — пусть даже самый маленький — мог только все разрушить.
Я вылезла из канавы и решила, что мое беспокойство беспочвенно. Сколько раз я ревновала Анн-Мари к ее стокгольмским подругам? К Пие, Нилле или как там их звали. Много раз, вынимая по пути к Анн-Мари почту, я находила в ящике Гаттманов их открытки и письма, и у меня возникал сильнейший соблазн разорвать их. Я представляла, что Анн-Мари привезет одну из этих девчонок на дачу, покажет ей наши места и расскажет наши тайны. Но все это было лишено оснований. Анн-Мари была моей летней подругой.
Маленькая индийская сестренка никак не повлияет на наши отношения. Заниматься ею, естественно, будет Карин. Мы же с Анн-Мари будем вместе, как и прежде. Ничего не изменится.
Так я говорила сама себе, шагая по нашему каменистому, неблагодарному участку с газетой под мышкой.
~~~
День летнего солнцестояния — «праздник середины лета» — обычно отмечался у Гаттманов довольно скромно. Селедка и клубника. Когда позволяла погода, ходили на танцплощадку. Собирались только члены семьи и иногда кто-нибудь из стокгольмских приятелей Йенса. В последние годы старшие сестры праздновали с компанией на острове Каннхольмен.
Летом 1969 года все было по-другому. Приехали оба брата Оке — Свен и Дан — со своими семьями, а также мать Карин — древняя сухощавая дама, которую я прежде никогда не видела и которая, похоже, состояла исключительно из жил, шляпы от солнца и трости.
Приехал художник Пер Нурин с семьей. Они приходились Карин какими-то дальними родственниками, но обычно появлялись у Гаттманов только в августе, когда все собирались и торжественно пробовали первых раков.
Приехали Мортен, приятель Йенса, и даже его родители, которые обычно лишь притормаживали свой огромный катер у наших мостков, пока их сын спрыгивал на берег со своими пожитками, а потом пенящейся стрелой исчезали вдали, — на этот раз бросили якорь, сошли на берег и остались на несколько дней.
На лугу, по другую сторону дороги, разбили несколько палаток. Там жила молодежь, а взрослые теснились в доме и на катерах.
На кухне был накрыт большой шведский стол. Ели на веранде или на земле, расстелив одеяла. Пер Нурин разгуливал по участку и играл на флейте. Дочка Свена Гаттмана пела американские песни протеста, аккомпанируя себе на гитаре. Все это вместе напоминало какую-то странную ярмарочную площадь, с палатками, лодками, машинами, собаками, детьми и взрослыми, и конечно же на лугу воздвигли огромное праздничное «майское дерево».
Все мы оказались там по одной и той же причине. Нам хотелось увидеть приемную дочь Гаттманов.
В 1969 году усыновленный за границей ребенок был еще в диковинку и вызывал интерес. Как, собственно, и сами иностранцы. Если сегодня встать на перекрестке в центре Гётеборга, за считанные секунды мимо тебя пойдут сомалийцы, иранцы, гамбийцы, турки, филиппинцы и много кто еще, а ты и глазом не моргнешь. Но не стоит забывать, что в те времена все было по-другому, поэтому появление Майи и вызвало такой переполох.
Сведения об остальном мире мы черпали только из телевизора. Азия. Африка. Нищие, голодные, страдающие люди. Контраст с нашей собственной жизнью. Ужасающая несправедливость. А теперь маленький кусочек этого мира попал сюда. И это был точно такой же человек, каких мы видели на телеэкране. Чуть более месяца назад эта малышка жила среди мух и грязи в перенаселенной Индии. А теперь она здесь! В Тонгевике. На летнем лугу Бухуслена, возле «майского дерева».
Она сидела на одеяле с венком из ромашек, лютиков и клевера на черных волосах. В ярко-желтом сарафане. Смуглая, куда темнее, чем мы могли предположить. Даже белки глаз у нее были не чисто-белые, а чуть коричневатые.
Карин сидела рядышком, чтобы подхватить Майю, если та опрокинется на спину. Майя только что научилась сидеть. Когда ее привезли в Швецию, она просто лежала, ни на что не реагируя. Но, отъевшись и обретя силы, она очень быстро научилась сидеть. Ходить она еще не умела, но всем казалось, что очень скоро малышка уже будет разгуливать на своих маленьких, темненьких ножках.
Новая семья станет кормить, ласкать и подбадривать ее. У нее будут соленые ванны и свежий воздух, витамины и протеины, книжки-картинки и театры, мозаики и мелки, родственники и друзья. Разве при таких условиях все не должно складываться просто замечательно?
Старенькая бабушка показала на малышку тростью и скрипучим голосом произнесла то, о чем думали все:
— Как ей повезло! Вы ведь могли с таким же успехом взять девочку из соседней кроватки.
— Это нам повезло, — с улыбкой ответила Карин.
— Она научилась сидеть за неделю. Значит, ходить наверняка научится за две, — оптимистически предсказал Йенс.
