Вполне простительный грешок для человека, у которого большая часть жизни прошла в казарме. А лучшая часть из этой «большей части» прошла в полевых условиях. И самые счастливые минуты его жизни прошли в тряском и звенящем вертолете, который уносил его на базу после хорошего боя. И его понимание комфорта в те дни ограничивалось достоверной картой, свежими аккумуляторами в рации и сухими носками.
А теперь он устраивал свой быт, стараясь напичкать жизненное пространство всеми мыслимыми удобствами. Он покупал технику, интересуясь не ценой, а надежностью. Кстати, самая надежная оказалась и самой дорогой. В его кухне стояла даже посудомоечная машина, которой он никогда не пользовался. В его водопровод были вмонтированы три фильтра, но он все равно не пил сырой воды, помня об афганской желтухе. И в мебели полковника Клейна не было синтетики. Только шерсть, только кожа, только хлопок, джут, лен. Неудивительно, что им не удалось поджечь диван…
Кстати, что теперь делать с квартирой? И квартира, и машина были куплены на ссуду, полученную от холдинга, и он еще и четверти не выплатил. «Надо же, — подумал Клейн. — Какая ерунда в голову лезет».
— Умылся? — Зубов встретил его, сидя за столом. Он отодвинул от себя сковороду. — Я тут тебе картошечки оставил. Что соскребешь, все твое. Ты звонил, или мне это приснилось?
— Приснилось, — сказал Клейн, выкладывая остатки картошки на тарелку с клеймом общепита. — Иди, прими водные процедуры. Тебя там вспоминают уже. Переживают за тебя, Стяпан.
— А, коммунальные волки слетаются к обеду, — сказал Зубов, надкусывая сигару. — Пойду курну с народом. Припаду к истокам мудрости и веры.
— Ты не передумал насчет Балашихи?
— Поздно, — сказал Зубов. — Бабки вложены в дело, затраты надо оправдать.
— Ты же собирался на дно.
— Одно другому не мешает. Спешить некуда. Дня три-четыре потрачу на подготовку. Пускай они слегка расслабятся.
— Как ты собираешься таскать то, что купил у Фимы? Рискованное занятие. Особенно сейчас.
— Не впервой, — отмахнулся Зубов. — Пока ты хорошо одет, никто тебя не проверяет. Менты уже научились сначала смотреть на обувь, потом на часы, и только потом решать, можно ли беспокоить такого человека. Вот если я вместо своих итальянских башмаков за триста баксов надену кроссовки, пусть даже за сто баксов, тогда уже могут и тормознуть. Ну, а на крайний случай у меня есть бумаги. В свое время был у меня хороший клиент, советник братского посольства. Заполню пару наградных удостоверений. А тебе могу дать корочки охранника, трофейные, и все дела. Хочешь со мной? Вдвоем веселее будет, Гера.
— Не могу. Не до веселья.
— Ага, — сказал Зубов. — Ты что-то узнал?
— В районе аэропорта, в Баку, нашли двоих убитых, — сказал Клейн. — Без документов, не местные. Убиты вчера ночью.
— Ну и что, — сказал Зубов. — С чего ты взял, что это наши?
— Я не говорю, что это наши. Просто теперь-то я точно должен быть там, — сказал Клейн, — и как можно скорее.
Зубов заложил сигару за ухо и вернулся к столу. Клейн доел жареную картошку, аккуратно подобрал остатки хлебом, а Степан задумчиво ковырял вилкой пустую сковороду.
— Ты хотел умыться, — напомнил Клейн. — Кстати, в коридоре я видел телефон, он действующий?
— Хрен с ней, с муреной, — сказал Зубов. — Никуда она не денется. Я с тобой, Граф. Возьмешь?
— Если ты будешь себя прилично вести, — сказал Клейн.
— Это как получится.
— Ну, по крайней мере, не стреляй на шорох.
— Вообще-то я и не собирался стрелять, — сказал Зубов повеселевшим голосом. — Я думал, мы налегке полетим. В самолет с моим багажом не пустят.
— Самолеты разные бывают, — сказал Клейн.
Ему часто приходилось летать, навещая филиалы холдинга от Таганрога до Иркутска. Расписание самолетов он знал почти наизусть, но сейчас Клейн не собирался пользоваться услугами гражданского флота. Многие военно-транспортные самолеты пропахли грузами холдинга, и никакие стиральные порошки не помогали женам летного состава, когда их мужья возвращались домой со свертками каспийских сувениров.
Стоя в коридоре, Клейн дозвонился до одного из таких любителей осетринки. Через двадцать минут было «дано добро». Клейн с Зубовым упаковали свой тяжелый, но компактный багаж, и отправились в Левашово, где их дожидался борт на Душанбе, с промежуточной посадкой в Дагестане.
Полет прошел нормально. Если не считать того, что Клейн сразу лишился всех своих дорожных запасов, которые были выставлены в качестве закуски. В качестве выпивки контрактники, сопровождавшие груз для братского Таджикистана, выставили самый вкусный в мире авиационный спирт. В качестве стола летчики выставили деревянный ящик — в таких перевозят цинковые гробы. Но этот ящик был еще пуст. Его застелили газетами, заставили солдатскими кружками, и полет прошел нормально.
Клейн пить не стал, ограничившись первым тостом. Он сидел, прислонившись к мелко дрожащей переборке, курил сигарету за сигаретой и думал о Рене. Он представлял, как она сейчас стоит у окна и смотрит на узкую улочку, ожидая его. Гасанов наверняка сейчас сидит у нее на кухне, смотрит старенький телевизор и пьет чай из пузатого стаканчика, экономно откусывая от осколка сахара. А Рена стоит у окна, накинув на плечи серый пуховый платок, который он привез ей откуда-то с Урала. Вот она отошла от окна, села за стол, подвинула к себе стопку тетрадей. На столе под стеклом календарь, расписания уроков — своих и Эльдара… И фотографии.
Догоревшая сигарета обожгла пальцы, но он не почувствовал боли. Так вот почему лицо Панина показалось ему знакомым…Все сходится: капитан, служил в тех краях. Фотография! На ней Рена и Вагиф с друзьями. Стол, шампанское, фрукты, цветы. Какой-то праздник. Все в летних рубашках с погонами. И рядом с Реной сидит какой-то капитан. Она удерживает его руку, протянутую к бутылке. Все смеются. Вагиф на другой стороне стола, он стоит, подняв фужер, и тоже смеется…
«Кто это рядом с тобой?»
«Один хороший человек. Вагиф был его другом».
Она не хотела говорить о нем тогда, и он не стал расспрашивать. Позже она сама рассказала, что был в ее жизни любимый человек, который бросил ее, когда началось «все это». Служил вместе с Вагифом. Улетел в Россию, и там затерялся. Скорее всего, просто погиб где-нибудь в горячей точке.
Клейн видел эту фотографию каждый раз, когда был у Рены. Капитан ему нравился, хотя он и чувствовал почти незаметные укусы ревности.
Ревность обожгла его и сейчас. Но теперь-то он знал, что этим капитаном был Вадим Панин, которого он пару дней назад отправил, как оказалось, на смерть.
Нет. Что бы там ни случилось, Кота так просто не возьмешь. Он и сам отобьется, и Панина прикроет.
Кстати. Интересно, в какой такой авиации служил Панин, если Вагиф, бывший комитетчик, был его другом и служил с ним? Почему авиатор Панин обучал стрельбе Рубенса, Кота и даже Маузера? Не так прост был этот летчик, если спецназовцы признали за ним право учить их… И Рена неспроста уклонялась от рассказов о нем. В этом молчании, кроме обиды покинутой женщины, было что-то еще. И вообще, что нам было известно о Панине? Да и Панин ли он? Может быть, на самом деле его звали…
