как! Потому что среди них есть люди, подобные вам, уважаемый господин Алтуфьев. На таких, скажу честно, вся наша правоохранительная служба держится! Да что там правоохранительная служба, все мироустройство! Вы как краеугольный синий камень, не сдвинуть вас, не разломать.
– Вы меня смущаете, господин фон Шпинне! – поджимая губы, глупо улыбался Алтуфьев. И не мог не улыбаться, точно слева и справа две невидимые силы растягивали ему рот до ушей.
Решив, что уже достаточно расслабил следователя, начальник сыскной наконец заговорил о том, что было нужно ему.
– У меня тут мысль одна появилась, – начал он, сокровенно глядя на Алтуфьева.
– Какая мысль? – спросил следователь, приосанившись и стряхивая с себя морок ласковых, проникающих в душу слов Фомы Фомича.
– Не хочу заранее говорить, чтобы не сглазить. Знаете, как оно бывает…
– Да, да! – закивал Алтуфьев.
– Хочу с Кануровой поговорить, несколько вопросов задать, позволите?
Начальник сыскной мог пойти и в обход следователя – поговорить с Кануровой без ведома Алтуфьева, но не стал этого делать. Он знал: Яков Семенович ему еще пригодится, и не один раз, поэтому со следователем вел себя уважительно.
– Конечно, поговорите! – тут же согласился Алтуфьев. – Я вам и сам хотел это предложить…
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы вы со своей стороны посмотрели на нее, может, я ошибаюсь, может, она и не виновата, а я что-то понапридумывал себе…
– Вы что, Яков Семенович, действительно сомневаетесь в ее виновности?
– Нет-нет, я не сомневаюсь, я уверен. Но моя уверенность – это все-таки моя уверенность. Я же человек, а человеку свойственно ошибаться. Вы же сможете меня поправить…
У следователя Алтуфьева были свои резоны в том, чтобы начальник сыскной поговорил с Кануровой. Он рассчитывал на поддержку со стороны Фомы Фомича, тем более начальник сыскной еще несколько минут назад заявил, что верит в виновность горничной. Но ссылаться на эти слова фон Шпинне было глупо, и следователь это понимал. Другое дело, когда начальник сыскной сам поговорит с Кануровой. Алтуфьев был не таким уж и дураком, даже, напротив, у него было достаточно ума. Он понимал, что в деле Скворчанского много странного и мутного, и что для того, чтобы докопаться до истины, нужно потратить много усилий и времени. Однако вышестоящее начальство ценило в работе следователей совсем другое, оно ценило быстроту, даже стремительность: чем быстрее следователь разбирался с делом, находил преступников и отдавал их под суд, тем больше этот следователь заслуживал почета, уважения, ну и, конечно, награды. Вот этим, собственно, и можно было объяснить поведение Алтуфьева. Его мало интересовало, кто на самом деле отравил бисквиты: горничная, а может быть и кто-то другой. Но искать этого другого, которого может и не оказаться, не было времени да и желания. А Канурова являлась слишком легкой добычей, лежала на самом видном месте, доступная, аппетитная, только руку протяни. Поэтому перед следователем стояла одна задача: как можно быстрее и убедительнее доказать вину горничной. «Да как же можно доказать вину невинного человека?» – воскликнет наивный читатель, и восклицание его утонет в диком хохоте всех следователей мира. Да легко! Была бы спина, найдется и вина! Эта поговорка, скорее всего, родилась именно в кабинетах следователей.
То, что начальник сыскной пришел к Алтуфьеву и, более того, хочет поговорить с Кануровой, было следователю как нельзя на руку. Нет, он не боялся, что фон Шпинне сможет в продолжение одной беседы доказать невиновность горничной. Доказать вину было сложно, но так же сложно, и даже более чем, было доказать ее невиновность. Варвара Канурова была идеальным кандидатом на роль отравительницы. И еще, рассуждал следователь, если начальник сыскной по каким-то причинам изъявил желание поговорить с ней, то это могло значить только одно: у фон Шпинне что-то есть на эту Канурову.
– Вы где хотите с ней поговорить – прямо в съезжей или…
– Или. Мне, Яков Семенович, хотелось бы, чтобы ее под конвоем привезли в сыскную.
– А стоит ли так рисковать? – спросил следователь. – Вдруг она возьмет и сбежит!
– Да куда ей бежать-то?
– Ну не скажите! От них, от этих злодеев, всего ожидать можно…
– Для ее препровождения я выделю своих людей, от них не убежит, – сказал начальник сыскной. – Сейчас вернусь в сыскную и тотчас же отправлю за ней людей. Вы мне бумажку черканите…
– Да-да, сейчас сделаем, – следователь размашистым красивым почерком выписал пропуск в острог. – Вот возьмите, я тут отметил, что вы забираете Канурову на три часа. Вам хватит этого времени? Если нет, то я перепишу!
– Спасибо, Яков Семенович, этого времени более чем достаточно. Думаю, мы справимся гораздо раньше. Еще раз спасибо вам, господин Алтуфьев! – Начальник сыскной встал, вместе с ним встали следователь и чиновник особых поручений. – До свидания, извините за то, что оторвал от дел. Предсмертную записку Марко я вам вернул?
– Да-да, вернули, вот она! – И Алтуфьев торжественно поднял сложенную вдвое бумагу темно-бежевого цвета.

Глава 11
Допрос Кануровой
Когда начальник сыскной и чиновник особых поручений вышли из здания судебной управы, Фома Фомич посмотрел на помощника и, широко улыбаясь, сказал:
– После беседы с людьми типа Алтуфьева я всегда чувствую необыкновенный душевный подъем!
Кочкин кивнул в ответ, очевидно, он испытывал то же, но без радости.
Они сели в полицейскую пролетку и отправились на улицу Пехотного Капитана, в сыскную.
Через час с небольшим, после того как Фома Фомич распорядился привезти Варвару Канурову, горничная сидела в его кабинете на так называемом свидетельском стуле. Вид у нее был ужасен: одета в грубое тюремное платье по размеру намного большее, чем ей требовалось; нечесаная и неумытая; с лицом и глазами, опухшими от слез. Она, чуть подергивая головой, испуганно, точно только что пойманная птица, таращилась на фон Шпинне. Начальник сыскной был строг и деловит. Достал из стола чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила, посмотрел на горничную и без улыбки спросил:
– Фамилия, имя, отчество…
Горничная назвала. Фон Шпинне записал.
– А что случилось с господином Скворчанским? – спросил начальник сыскной, будто бы происшествие с городским головой было для него новостью.
Это удивило Канурову. Глаза ее сделались еще больше, она разлепила потрескавшиеся губы и сипло проговорила:
– Отравили!
– Отравили? Как странно. Я совсем недавно видел его, хотя это было издали. Может быть, я и обознался. А кто его отравил?
– Не знаю!
– Не знаете? А ведь должны знать, вы же служили у него прислугой. А вас, собственно, почему содержат под стражей?
– Обвиняют…
– В чем обвиняют?
– В отравлении!
– В отравлении господина Скворчанского, твоего бывшего хозяина? – перешел на «ты»
