он любил, предала.
Все они были неправы.
У Доминика давно стало инстинктом отделять большую часть себя от других. Его родители потеряли своего первого сына, Тобиаса, когда ребёнку было десять. Его мать, Аллегра, попала в аварию, заснув за рулём, а брат, которого он никогда не знал, умер. Она никогда не переставала ненавидеть себя за это. Горе начало отдалять его родителей, поэтому они зачали Доминика, чтоб исправить их отношения, «исцелить» их и снова свести вместе.
Проблема заключалась в том, что они никогда не могли полностью увидеть Доминика. Они всегда сравнивали его с Тобиасом. Всегда восхищались их сходством и хмурились из-за различий.
Во многих отношениях Тобиаса считали идеалом. Что бы он ни делал, Доминик никогда не мог полностью оправдать их ожидания. И когда кто-то тебя не видит, когда переплёл твою личность с чьей-то ещё и заставляет тебя чувствовать себя неизвестным и нежеланным, может стать очень одиноким местом.
Став взрослым, Доминик понял, что его родители отгораживались от него из страха потерять его так же, как потеряли Тобиаса — они не хотели снова испытывать ту же боль. Но в детстве Доминик смотрел на это иначе. Он чувствовал себя неважным, нелюбимым и недостаточно хорошим. Чувствовал, что ему не там место.
Он не только сохранял эмоциональную дистанцию от своих родителей, но и выработал привычку сохранять такую же дистанцию от других. Он подсознательно скрывал свою боль и гнев, а также своё истинное «я», давая людям лишь небольшие проблески настоящего Доминика. Это было то, чего он по-настоящему не замечал до того дня, когда его мать ушла, когда ему было всего тринадцать, бросив и его, и его отца, и Доминик не почувствовал ничего, кроме укола обиды.
Его собственная мать бросила его, но он не почувствовал ожидаемого уровня предательства и боли. Как будто истинное воздействие её действий просто не смогло затронуть его. Тогда он понял, насколько сильно он отстранялся от других. Понял, что построил вокруг себя метафорическую оболочку.
Он встречал многих людей, которые были жёсткими и грубоватыми снаружи, скрывая мягкую суть. Может, у Доминика и не было жёсткого внешнего слоя, но он все ещё был окружён защитной оболочкой. Между супругами не могло быть таких стен. Обоим нужно было быть открытыми друг для друга, и это делало их невероятно уязвимыми.
Аллегра знала, что разлука со своим партнёром, Линкольном, может привести к тому, что один из них станет изгоем. Она знала, что сумасшедший волк будет убит, и что вероятность того, что другой выживет после разрыва парных уз, была ничтожно мала. Аллегру все это не волновало. Её не волновало, что Доминик останется один.
Он понятия не имел, куда она ушла, и что с ней случилось, хотя считал, что она, скорее всего, мертва. Его старый альфа, Рик, который был отцом Трея, выжил после того, как его пара стала изгоем, но Доминик подозревал, что это потому, что Рик и Луиза не были истинной парой.
Доминик никогда не пытался выяснить, что случилось с Аллегрой. Честно говоря, ему было все равно. Луиза оставила свою пару, зная, какая судьба может ждать её впереди, но она сделала это, чтобы быть со своим сыном; она сделала это, чтобы основать новую стаю с Треем после того, как Рик изгнал его. Аллегра, с другой стороны, полностью бросила свою семью. Если бы она была жива, она бы знала, что Линкольн мёртв, и она бы знала, что Доминик был один… но она бы никогда не вернулась за ним.
Если бы Аллегра и Линкольн были запечатлены, они могли бы разорвать связь и начать все сначала. Связь истинной пары не допускали подобных вещей, и они, конечно же, не гарантировали счастья, как предполагало большинство людей.
Данте был прав, что Доминик не был по-настоящему счастлив. Но он все ещё наслаждался своей жизнью. Он ещё не чувствовал необходимости искать свою пару и, несмотря на то, что утверждала Розмари, он никогда не подавал никаких сигналов, которые подразумевали бы иное.
«Кроме как с Милой», — подумал он. Он никогда никого раньше не преследовал, и такое, безусловно, могло быть неправильно истолковано. Но он был абсолютно честен с ней с самого начала; он ясно дал понять, что просто хотел немного развлечься.
Тем не менее, было бы разумно отстать от неё, но Доминик знал, что не сделает этого. И он понял, что отчасти его привлекало то, что с Милой не было риска эмоциональных осложнений. Никаких ожиданий. Никаких сложностей. Нет шансов, что она захочет большего, а потом обнаружит, что ему чего-то не хватает. Настроенная на создание пары по договорённости, Мила ничего не хотела бы от него. Она настаивала бы на дистанции и границах. Это был бы просто секс. Грубый. Жаркий. Влажный.
Игнорируя странное ощущение, которое испытывал внутри всякий раз, когда думал о том, что она связана с каким-то мудаком — и да, Доминик просто решил, что этот парень мудак, ни на чём не основанном — он ускорил шаг. Ему нужно было подготовиться к поездке в клуб сегодня вечером.
ГЛАВА ПЯТАЯ
С микрофоном в руке Мила позволила тексту и необузданным эмоциям излиться из неё в песню. Харли идеально дополняла танцевальную мелодию, играя на своей электрической скрипке, а ди-джей заводил ликующую толпу своим микрофоном. В клубе было столько энергии, что это сводило с ума. Выступление было для Милы кайфом. Опьяняющий, ни с чем несравнимый кайф, который заставлял её чувствовать себя живой и свободной… поднимая её все выше и выше.
Её кошке нравилось испытывать этот кайф. Нравилось ощущение такого количества адреналина, бурлящего в ней.
На сцене Мила могла забыть обо всем остальном. Могла избавиться от разочарования из-за своей гордости за то, что провела последние шесть дней, пытаясь убедить её не создавать пару с Максимом. Могла бы выплеснуть свой гнев на Джоэла за то, что он вёл себя как скотина ранее, когда она отказалась поменять мнение по поводу переезда в Россию. Смогла даже выплеснуть своё раздражение на сучек, которые пытались пробраться в VIP-зону, где сидел Доминик.
Он ни разу не побеспокоил её с того дня в парикмахерской, так
