вам. Я знаю, что сыграли бы Кошкина. Но у меня есть Кошкин. Я уже вижу, как Владимир Александрович Южанов сыграет эту роль. А вот Швандю сыграть, кроме вас, некому. Да и вовсе уж не так катастрофически обстоит дело, как вы это представляете. Я вижу в вас проблески того образа, который мне рисуется. Надо только влюбиться в Швандю, влюбиться в человека, образ которого выведен в пьесе. Влюбляйтесь, влюбляйтесь — в этом главное.
В простом слове «влюбляйтесь» Николай Александрович по-своему высказал очень глубокую мысль, чрезвычайно важную для понимания природы художественного творчества. Об этом, раздумывая о профессии драматурга, писал и К. А. Тренев:
«Главное, чтобы автор был глубоко взволнован теми образами, которые он выводит на сцену, чтобы изображение явилось для него такой же могучей потребностью, которую он уже не мог не удовлетворить, иначе это будет огромная творческая неудовлетворенность. Самое главное — это то, что волнует автора».
Перестройка с образа Кошкина на образ Шванди была очень трудной. Однако постепенно я начал действительно влюбляться в роль веселого, но не балагура, малограмотного, но ясно сознающего и безгранично верящего в правоту большевиков матроса, беззаветно отважного, но отнюдь не безрассудного солдата революции. И где-то в середине репетиций я почувствовал всю прелесть этого великолепного создания Тренева и полюбил его.
В итоге мне удалось показать Швандю. В свое время меня очень обрадовал отзыв машиниста депо Челябинск Б. Кирюшкина, напечатанный в железнодорожной газете «Призыв»:
«Моряка Швандю играет артист Е. Агеев. Здоровым юмором веет от Шванди. Но он не беспечный простачок, а умный, вдумчивый человек, храбрый боец, верный помощник комиссара Кошкина... Сцена Шванди с двумя конвойными солдатами мне особенно понравилась».
Зритель-рабочий уловил очень важную сторону моей работы над образом Шванди. В сцене, которую он упоминает, ярко раскрывается бесстрашие, находчивость матроса-большевика, а главное — его верное понимание социальной сущности нашей революции. Эту сцену я считал для себя очень важной. И приятно, что она не осталась незамеченной.
А Николай Александрович не переставал пристально следить за моей сценической эволюцией. Кстати, ценной особенностью режиссерской манеры Медведева было то, что и после премьеры он не оставлял актера на произвол судьбы. Помню, мне долго не давала покоя сцена освобождения Яровой, где Швандя действует под именем князя Курносовского. Помните, каким «князем» выглядит Швандя? Каждая его реплика вызывала в зале взрыв хохота, так что я с трудом мог играть. А ведь дело-то нешуточное — ворваться в логово белогвардейцев, обмануть их и увести Яровую на глазах у свирепых белогвардейцев. Столь рискованная затея могла в любой момент закончиться трагически. А в зале стоит беззаботный смех, словно на представлении буффонного аттракциона.
— Да, что-то мы тут не доделали,— говорил Медведев.
Мы с режиссером стали пристально наблюдать за ходом этой сцены. Потом зацепились за слова «кавалерийский наскок». И я стал играть именно в этом плане. Швандя действовал с ошеломляющей стремительностью, чтобы белогвардейская стража просто не успела опомниться. И восприятие сцены изменилось. Зрители с напряженным вниманием следили за исходом эпизода, и только, когда Швандя, освободив Яровую, говорил: «Ну, а теперь врассыпную!..» — зал весело оживлялся и вспыхивал бурными аплодисментами.
Лично для меня в работе над образом Шванди имела значение сцена встречи матроса-большевика с мобилизованным Пикаловым.
Роль Пикалова исполнял Владимир Ананьевич Виннов. Он не обладал ни выдающейся внешностью, ни громовым голосом. И роли ему доставались чаще всего маленькие. Но Виннов столь правдиво, проникновенно и увлеченно играл их, что доставлял глубочайшее наслаждение истинным любителям искусства. И все мы были искренне рады, когда ему присвоили звание заслуженного артиста РСФСР.
В тот период, о котором я рассказываю, Владимир Ананьевич еще не имел звания, но играл, как всегда, превосходно. И вот, когда я (Швандя) встретился на сцене с Пикаловым, Виннов вел себя так достоверно, что мне подумалось: «А ведь этому человеку надо помочь. Сейчас он на таком распутье, что ему все равно: пульнуть в красного матроса или повернуть штык против белых». И я более явственно ощутил себя подлинным Швандей. Мне просто стало необходимо быть Швандей, чтобы тысячи темных, обманутых, но жадно ищущих верный путь крестьян пошли вместе со мной воевать «за коммунию».
Не надо никого убеждать в том, что для успеха «Любови Яровой» нужна отличная исполнительница заглавной роли. В нашем коллективе она нашлась — Анастасия Спиридоновна Лескова.
Актриса рано начала свою сценическую деятельность. Росла в бедной семье, без матери, на попечении отца-сапожника. В начале 20-х годов судьба забросила из Центральной России на Южный Урал группу артистов, спасавшихся от голода. Они и создали театр. Это было в Троицке. Кто-то из режиссеров обратил внимание на порывистую девчушку, бегавшую по заснеженным улицам городка в заячьей шапке и красных рукавичках, и решил испытать ее сценические способности, так как «кадров» в театре не хватало. Девушка (это была Настенька Лескова) оказалась способной и вскоре обрела амплуа «инженю-драматик». Когда экономическое положение страны поправилось, актеры покинули Троицк. Уехала с ними и Лескова.
Анастасия Спиридоновна училась в Москве, работала в Белоруссии, а в 1937 году известный мастер сцены Малого театра С. А. Головин, возглавивший тогда театр, пригласил ее на родину. В Челябинском драматическом, кроме С. А. Головина и Н. А. Медведева, она работала с такими режиссерами, как М. А. Гершт, Э. Б. Краснянский, В. В. Люце. Здесь А. С. Лескова формировалась как актриса и ко времени постановки «Любови Яровой» уже имела звание заслуженной артистки РСФСР.
Лескова сыграла множество различных ролей — от Джульетты до Нины Заречной, от Маши Забелиной до Софьи Ковалевской. На Всероссийском смотре спектаклей русской классики Анастасия Спиридоновна была удостоена премии за исполнение роли Маши в чеховских «Трех сестрах». Но с драматургией К. Тренева она до 1951 года не сталкивалась.
Впоследствии А. С. Лескова вспоминала:
«Работа над ролью Любови Яровой была для меня ответственным экзаменом. Образ этот особенно дорог мне как образ подлинной патриотки, представительницы трудовой интеллигенции, с первых дней революции связавшей свою судьбу с большевистской партией...»
Любовь Яровую играли по-разному. Одни сосредоточивали внимание на личной драме, другие, наоборот, игнорировали ее, и образ получался плакатным. Между тем драматургия К. Тренева тем и примечательна, что она зиждется на синтезе политического и художественного, как справедливо указывал на это В. И. Немирович-Данченко. А. С. Лескова отнюдь не затушевывала тему любви. Наоборот, ее героиня горячо любит Михаила Ярового, верит, что он сохранил свои юношеские стремления к правде, справедливости, к революционным идеалам. Яровая не допускает мысли о том, что она и ее
