— Я тебя понимаю. — Первое правило беседы с ребенком. Нужно обозначить свои чувства. — И все же думаю, что твоя мама расстроена из-за… В общем, однажды я ходил к психотерапевту, и он сказал, что порой у нас дома заводятся тараканы.
— Вы что, неряха?
Я представляю, как она идет домой и сообщает тебе, что у меня тараканы.
— Нет. — Я мотаю головой. — Я использовал метафору. Тараканы символизируют то, что ты постоянно обдумываешь или делаешь.
— Ну да, а дом — это голова, бла-бла-бла.
— Знаю, звучит примитивно. На самом деле погружаться во что-то приятно. Но не всегда на пользу. Со мной так много раз бывало.
Номи молчит. Дети умеют отключаться и уходить в свои мысли, когда им хочется. Потом она смотрит на меня.
— И что было у вас?
Женщины. Кошмарные женщины из кошмарных городов.
— Ну, в детстве я любил фильм «Ханна и ее сестры»…
Номи морщится, и она, черт возьми, права. Меланда.
— Фу, — выдает она, — это же Вуди Аллен, он в списке НС у Меланды.
— То есть «не смотреть»?
— Ага. И он возглавляет список. Как вишенка на торте.
— Что ж, твоя наставница понимает в вишенках.
— Она мне скорее как тетя.
Меланда — таракан в моем доме.
— В общем, я хотел сказать… Этот фильм стал моим «Колумбайном», он изменил мою жизнь. Видишь ли, я жил в Нью-Йорке, но не в настоящем; я хотел жить в Нью-Йорке из фильма. Я украл кассету в видеопрокате и смотрел ее каждую свободную минуту.
Номи в ответ повторяет, что Вуди Аллен плох, как и его фильмы, а я не хочу еще раз облажаться, как тогда в кафе.
— Слушай, а Меланда считает нормальным, что ты читаешь стихи Дилана Клиболда?
Она запрокидывает голову и стонет от злости.
— Как можно сравнивать? Он же был моим ровесником.
— Хорошо… И все же согласись, он совершал ужасные поступки. Объясни, почему в твоем увлечении нет ничего странного.
Ни один ребенок не захочет участвовать в дебатах, и Номи снова издает стон.
— Да потому что!
— Знаешь, Номи, — я вспоминаю доктора Ники, — мы отклонились от темы. Я лишь хотел сказать, что тараканы в доме, какими бы они ни были, не всегда во благо.
— А вы правда читали «Колумбайн»? Всю книгу?
Я ведь не Бенджи, пусть земля ему будет пухом, я никогда не лгу о книгах, тем более — моей потенциальной падчерице.
— Ага.
— А вы читали в интернете дневники Дилана? — Дети так делают, особенно дети вроде Номи. Она выглядит младше своих лет, каждый день ходит в школу в этих нелепых очках и мечтает, чтобы какой-нибудь замкнутый мальчик или угрюмая девочка писали для нее стихи, прекрасно понимая, что ее желание не сбудется. Она ковыряет заусенец. — Вы знали, что он писал письма девушке, которую любил, и просил оставить в его шкафчике чистый лист бумаги, если она тоже его любит?
— Да, — говорю я. — Только письма он так ей и не отдал.
— Но ведь написал, — отвечает Номи. — Это трогательно. — Надеюсь, скоро сюда приедет какой-нибудь вихрастый студент с неровными зубами, перевернет ее мир и отвлечет от всяких глупостей. — Так или иначе, фильм Вуди Аллена я смотреть не собираюсь.
— Ладно, я переживу. Поступай как знаешь.
— Вам все равно?
Вопрос вызывает у меня смех; однажды я устроюсь в школу психологом.
— Слушай, Номи, все просто. Какое тебе дело, что думает Меланда? Какое тебе дело, что думаю я? Тебя должно волновать только то, что думаешь ты.
Она пинает камешек.
— Ну, завтра я фильм посмотреть не успею, у нас ведь дурацкий семейный ритуал…
Я не из вашей семьи, но все же часть вашей семьи, и я заставляю свой голос звучать ровно, будто спрашиваю дорогу у прохожего.
— И что за ритуалы у девочек Гилмор?
— Сначала мы заспимся. Проваляемся в кроватях до одиннадцати, хотя накануне поклянемся встать в десять.
— А затем?
— Мы садимся на паром, гуляем и глазеем на безделушки.
— Безделушки.
— Еще мы заходим в книжные магазины и все такое, ну, вы знаете, как обычно бывает. Но в основном — безделушки.
У тебя весь стол заставлен этими безделушками, и я смеюсь.
— Ясно.
— Затем мы идем в ресторан, там длинная очередь, и мама слишком голодна, чтобы ждать. Я посоветую ей вписать нас в лист ожидания, а она от меня отмахнется, и столик получат люди, которые пришли позже нас. И я скажу: «Вот видишь, мама?» — Ты утверждаешь, что проблема в Номи, она видит проблему в тебе, а мне не терпится стать частью вашей гребаной семейки. — Потом она захочет пиццы, потом лапши и скажет: «О, а давай пойдем в одно место, про которое мне Меланда говорила».
Я смеюсь.
— Знакомо.
— В общем, мы идем, а ресторан еще закрыт, ведь мама не догадалась посмотреть время работы в интернете, и мы просто шатаемся по улице голодные и глазеем на безделушки, а потом ей вдруг приспичит купить какую-то штучку, которую видела утром; она в панике, как бы кто-то ее не опередил, и мы мчимся в магазин, а той безделушки уже нет, и мама вся такая а-а-а-а…
А со мной ты всегда стараешься выглядеть спокойной, и я улыбаюсь.
— И что потом?
— Она не может решиться и купить какую-нибудь другую ерунду, ведь для этого нужна капля уверенности, и мы идем в кофейню, где мама разозлится, когда я достану из рюкзака книгу, как будто мы обязаны болтать без остановки. На самом деле ей и самой уже все надоело, она уткнется в свою книгу, а потом мы поедем домой. Вот такой у нас семейный ритуал. Конец.
Я аплодирую, Суриката хохочет, а затем, посерьезнев, превращается в юную версию тебя.
— Все не так глупо, как может показаться. Я преувеличила.
— Да, я знаю. Просто семья… это сложно.
— Так странно, ну, пытаться восстановить семейные узы, понимаете?
Понимаю. В памяти всплывает картинка: я сижу в тюрьме и пытаюсь полюбить Лав, — а Номи тем временем закончила беседу.
— Я пойду за кофе. До скорого.
Я машу ей вслед рукой.
— Передай маме привет.
Она слышала мою просьбу, но тут же отвлеклась, столкнувшись с моими говноглазыми соседями, так что едва ли Номи расскажет тебе о нашей замечательной прогулке. Она то и дело натыкается на знакомых — так уж здесь все устроено — и злится, что ты забрала у нее «Колумбайн». Я захожу в супер; там шумно. Чувствую подъем. Я нарушил правила и был вознагражден вселенной, Мэри Кей, — ведь я узнал твои планы на завтра, и мне они нравятся.
