склонив голову, роняя слезы. Полы его длинного черного пальто трепыхались на ветру. Саша стояла рядом, из-под ее черной кроличьей шубки выглядывало платьице лавандового цвета. Она тоже беззвучно плакала. Поодаль стояли представители ритуальной организации, а в центре находился открытый гроб, у изголовья которого стояла большая фотография с улыбающейся Джелвирой.
– Что… что здесь происходит? – задала вопрос Йера.
– Йера, прости, я обманула тебя. Мы приехали не на прогулку, а на похороны, – спокойно ответила Риннон.
– Какие еще похороны?!
– У тебя умерла дочь. Ты забыла?
– Твари… Твари, что же вы делаете?! Да как вы смеете?! – Йера подлетела к мужу, и, вцепившись со зверской злостью в воротник его пальто, прорычала: – Ублюдок, как ты мог?!
– Мама, пожалуйста, успокойся!
– А ты… – обратилась Йера к Саше. – Неужели тебе нравится этот спектакль?!
– Йера, послушай меня, – сказала Риннон.
– Замолчи!!! Я подам в суд на тебя, поняла?! Это кощунство!!!
Йера взглянула на гроб, в нем покоилась одежда Джелвиры. Кофточки, штанишки, носочки…
– Это же… Это же ее вещи. Вещи моей девочки. – Йера упала на колени рядом с гробом, погрузившись руками в его содержимое. Далее раздался крик. Громкий, душераздирающий крик безутешной матери. Йера кричала словно одержимая. Ее пальцы крепко сжимали вещи дочери, точно под ними была холодная плоть, точно в гробу лежала сама Джел, и совсем скоро ее хрупкое, детское тельце окажется под землей, и Йера больше никогда не сможет к нему прикоснуться. Йере хотелось самой лечь в этот гроб, ведь ей уже не мил был этот свет, этот воздух…
– Риннон, может, нам не стоит все это продолжать? – забеспокоился Марк.
– Нет. На настоящих похоронах ей будет в несколько раз тяжелее, и последствия будут очень печальными, поверьте мне. То, что мы делаем, можно сравнить с введением вакцины. Лучше пусть немного помучается сейчас под моим контролем. Мы помогаем ей создать «иммунитет», который спасет ее от реальной угрозы, – пояснила шепотом Риннон. – Саша, скажи что-нибудь.
– …Мы собрались сегодня здесь… чтобы… Нет, не могу!
Саша тоже хотела закричать, прильнуть к матери, пропитать мерзлую кладбищенскую землю своими горячими слезами. Для нее и ее отца такая реакция Йеры стала настоящим потрясением. До этого дня они не понимали, зачем Риннон возится с Йерой, почему беспокоится и заставляет их принимать участие в этом странном «мероприятии». Как же Йере удалось так долго молчать, так стойко держаться?!
– Мы собрались здесь, чтобы проститься с Джел, – подал голос Марк, каким-то чудом сохраняя самообладание. – С нашей маленькой, смешной, чуткой, безупречной Джел. Для каждого из нас это огромная потеря… Мы клянемся хранить память о ней и любить ее до конца наших дней.
– Мы никогда не забудем ее доброту, – подключилась вдруг Саша, обнаружив в себе чуточку отваги. – Правда, порой эта доброта граничила с безумием. Всегда буду помнить тот день, когда Джел притащила с улицы бродячего пса. Мы потом подхватили от него какую-то заразу и все лето провалялись с температурой и тазиком для рвоты у кровати. Я злилась на нее жутко! А Джел, несмотря на то, что тоже очень плохо чувствовала себя, пыталась поддержать меня, день и ночь дежурила у моей постели, придумывала всякие игры и… даже читала сказки. Я часто была с ней жестока и несправедлива. Но это оттого, что я бесилась, откровенно скажу вам, бесилась, завидовала ей, потому что она была лучше меня. Может быть, внешне у меня все удачно сложилось, но внутри – полная разруха, уродство и тлен. А Джел… Внутри нее был великолепный мир, богатый, красочный, неповторимый. Такими людьми нужно дорожить, а мы ее даже не замечали, как обычно не придаем значения чистейшему воздуху или глотку воды, без которых нам не выжить. Джел всегда жертвовала собой, всегда удивляла и покоряла природной самоотверженностью и безграничной любовью ко всему живому. Это был потрясающий, талантливый, веселый человечек. Мне будет ее очень сильно не хватать.
Закончив свою трогательную речь, Саша отметила, что что-то изменилось за эти последние несколько минут. Точно! Стало тихо. Йера больше не плакала, не кричала, а спокойно внимала и еле-еле улыбалась.
– Теперь позвольте мне кое-что сказать, – присоединилась Риннон. – Мы здесь прежде всего для того, чтобы проститься с болью. С огромной болью, терзающей ваши скорбящие сердца. А также, чтобы отпустить гнев, обиды, печаль… и тебя, Джел. У тебя была короткая, но очень насыщенная жизнь. Тебя так любят твои близкие! Посмотри на них… Да, знаю, тебе больно смотреть на них. Они страдают, и ты страдаешь. – Семейство О’Нилл с нескрываемым интересом наблюдало за Риннон, с опаской слушало ее странный монолог… а может, и диалог с кем-то посторонним или потусторонним… – Но я клянусь, тебе станет легче, когда они тебя отпустят. Прямо сейчас. Йера, Марк, Саша, вы готовы отпустить Джел, чтобы ей стало легче, чтобы она больше никогда не страдала?
Саша и Марк молча, почти одновременно кивнули. Затем все уставились на Йеру. Та поднялась с колен, медленно отошла от гроба, дрожащей рукой стерла слезы с побледневших щек и сказала:
– Да…
– Отпускайте, – приказала Риннон.
Вскоре гроб закрыли и опустили в яму. Марк первым подошел с горстью земли к краю могилы и прошептал:
– Прощай, Джел.
Настала очередь Саши:
– Прости за все и прощай…
Йера долго смотрела на фотографию дочери, слезы снова хлынули, ей стало не хватать воздуха. «Не могу… Нет… Как я могу отпустить ее?! Но что, если Риннон права, и я в самом деле мучаю Джел? Я и так уже причинила ей столько боли! Боже! Моя маленькая, сильная, бедная девочка! Сколько же всего ты пережила из-за меня! Прости меня! И если… если единственное, последнее хорошее, что я могу для тебя сделать – это отпустить… то я решусь на этот шаг. Я переступлю через себя… Я отпускаю тебя».
– Прощай, доченька, – сказала Йера.
Марк заключил дочь и жену в свои крепкие, мужские, потрясающе сильные объятия. Риннон стояла в стороне и с умилением смотрела на свою пациентку и ее семью, радуясь великолепному результату этого опасного эксперимента. Да, предстоит еще много работы с Йерой, но теперь она наконец-то приняла свою боль, пережила ее и готова вступить в новую жизнь, без Джел, не брезгуя поддержкой, не стыдясь своих истинных чувств.
* * *
Никки проспала несколько дней после той самой вечеринки. Она ничего не помнила. Не знаю, хорошо это или плохо. Хочу верить, что в Никки была некая сила, оберегавшая свою обладательницу от страшного удара. Сила эта и вышвырнула все болезненные воспоминания того дня. А, может, все гораздо проще, и провалы в памяти вызваны лишь тяжелым похмельным синдромом. Никки
