крикнул милиционер и отошел от костра.
Бивак зашевелился. Нехотя и медленно, как больные, поднимались от костров люди, опоясывались потуже, прилаживали за спины котомки с харчем и становились между костров ряд за рядом.
Никита поднял свой узелок, закинул за плечо и пристроился к колонне новобранцев.
— Шагом марш! — скомандовал кто-то впереди, и серая нестройная колонна грязно и бедно одетых людей потянулась к пристани.
На берегу толпились жители поселка. Они вышли к пароходу, чтобы проводить на службу забритых в солдаты парней. Мужчины стояли с непокрытыми головами, женщины концами платков утирали слезы.
Трап покачивался и, прогибаясь, скрипел под ногами людей, поднимающихся на баржу. Под досками плескалась и хлюпала вода.
Новобранцев размещали на палубе баржи, ближе к носу. У кормы осталась свободная площадка, огороженная толстым канатом. Подходить к этой площадке новобранцам милиционеры запретили. Никита догадался, что здесь на корме должны были ехать арестованные.
Их привели последними.
Шесть человек, окруженные казаками с шашками наголо, поднимались по трапу. Одежда висела на них лохмотьями. Двое были так слабы, что поддерживали друг друга.
Позади всех шел человек невысокого роста, коренастый и ладно сложенный. Козырек измятой фуражки, надвинутой на самые брови, скрывал его лицо, и виден был только подбородок, заросший редкой щетиной.
В походке этого человека Никите вдруг почудилось что-то до того похожее на широкую походку Василия Нагих, что он вытянул шею и стал на цыпочки. Однако разглядеть как следует арестанта Никите не удалось. Толпа новобранцев в суете посадки заслонила арестованных.
Вновь увидел Никита невысокого арестанта, когда посадка на баржу уже закончилась, все разыскали себе места и трапы были подняты.
Он сидел на корме, за протянутым канатом, и, опустив голову, дремал. Лица его опять не было видно.
Никита устроился поближе к корме и, не отрывая глаз, следил за ним. Он был уже почти уверен, что это Василий.
«Может быть, его схватили здесь, когда он из Балаганска возвращался за мной в Ершово, — думал Никита, чувствуя себя виноватым перед Василием. — Не из-за меня ли он попался и был арестован?»
Эта мысль испугала Никиту. С каждой минутой он все больше боялся узнать в невысоком арестанте Василия Нагих, но чем больше боялся, тем пытливее и внимательнее смотрел на дремлющего человека за протянутым канатом.
Человек долго сидел неподвижно, как уснувший. Только резкий пароходный гудок заставил его вздрогнуть и приподнять голову. Словно от сна пробуждаясь, он потянулся, зевнул и снял фуражку.
У Никиты замерло сердце — это был Василий…
Лицо его осунулось и потемнело. Рыжая щетина бороды отливала медью, а ввалившиеся щеки были почти черные, будто на них лупилась мертвая отмороженная кожа.
Василий медленно обвел взглядом палубу, и на одно мгновение глаза его встретились с глазами Никиты. Никита кивнул, однако Василий не ответил ему. Он отвернулся и больше ни разу не посмотрел в сторону Нестерова. Позевывая и поеживаясь, он принялся разуваться: снял сапоги и поставил их у изголовья, размотал портянки, расправил, встряхнул и повесил на торчащие вверх голенища.
Все это делал он хозяйственно и неторопливо, так, словно рассчитывал пробыть на барже много дней и ему хотелось обжить это место и устроиться поудобнее.
Как ни старался Нестеров еще раз поймать взгляд Нагих, это ему не удалось. Василий больше не смотрел на палубу. Стянув с плеч рваный зипун и положив его под себя, он укладывался спать.
Другие арестованные тоже стали готовиться ко сну.
Солнце припекало все жарче. От бортов баржи пахло смолой и горьковатой тиной. Доносящийся шум Падуна убаюкивал и клонил к дремоте.
Берег Ангары опустел, и только возле бревенчатой крепости стояли три женщины, безмолвно глядя на дымящую трубу парохода.
У самой пристани на деревянных мостках истуканом торчал вооруженный берданкой милиционер.
Пароход дал последний гудок. Послышался плеск воды, спадающей с широких лопастей колес. Баржа покачнулась и стала медленно отделяться от берега.
Пароход, выбрасывая черные клубы дыма и накренившись на левый борт, боролся с быстрым течением реки, вытаскивая баржу на фарватер.
Никита примостился на палубе так, чтобы ни на минуту не терять из вида Василия. Он твердо решил движением ли, взглядом ли, но непременно объяснить Нагих, что не своею волею едет в Иркутск новобранцем. Думать, что Василий решил, будто бы он, Никита, сам явился на призыв, для Нестерова было несносно.
Он сидел, насторожившись, боясь упустить ту минуту, когда Нагих проснется. Тот лежал навзничь, с закрытыми глазами, и, приоткрыв рот, дышал мерно, как спящий.
У борта баржи возле арестованных стояли на часах два конвоира. Один, опершись о берданку, слипающимися глазами смотрел на Василия, словно завидуя его сну.
Баржа медленно приближалась к фарватеру. Теперь, на просторе реки, грохот Падуна доносился отчетливее, и вдалеке, невидимые с берега, показались белые буруны, преградившие Ангару. Казалось, там река выгнула свой седой хребет и по нему гуляют густые снежные волны лютой метели.
Никита посмотрел на удаляющийся Падун и на мгновение отвел глаза от площадки, где спали арестованные. Когда он снова взглянул туда, он не сразу понял, что случилось.
Василия Нагих на прежнем месте не было. Конвоир, выронив берданку, как подстреленный, валился на палубу.
Никита еще не успел сообразить, куда девался Нагих, как услышал пронзительный крик конвоира и увидел над бортом человека. Еще мгновение — и человек бросился в реку.
Глухо всплеснулась вода, и кто-то на площадке арестованных закричал:
— Спасайся! На камень напоролись, на камень… Ко дну идем…
Крик сразу подхватили испуганные голоса. Он разбудил и переполошил тех, кто спал на палубе. Новобранцы вскакивали, не понимая спросонья, что происходит, теснились к
