перевёл взгляд на пустой, озарённый мутноватым, рассеянным светом перекрёсток, видневшийся сквозь прутья ограды, и, нахмурив брови, промолвил:
– Но после того, что произошло с нами потом – и происходит сейчас, – всё резко изменилось. Радикально! Теперь вся эта бодяга с Ксюхой и Владом кажется мне чем-то таким далёким, глупым, ничтожным… Какая-то дурацкая детская игра. Будто всё это было в другой жизни, которая уже никогда не вернётся… Да-а, когда смотришь смерти в лицо, всё остальное невольно отступает на задний план. Когда на твоих глазах убивают людей и хотят убить тебя самого, к жизни начинаешь относиться совершенно иначе. Ценить её немного больше, чем прежде. Рядом с этим всё сразу становится мелким и неважным, не стоящим внимания… А Влад и… она… – Он опять ухмыльнулся и брезгливо выпятил губы. – Ну что ж, пусть будут счастливы. Они нашли друг друга… Поверь мне, я не испытываю к ним сейчас ничего. Абсолютно! Ни вражды, ни ненависти, ни зависти… Они для меня теперь будто на другой планете. Или вовсе не существуют… А всё, что связано с ними, было не только что, а очень давно… словно в какой-то прошлой жизни…
Очевидно, высказав всё, что хотел сказать, либо исчерпав запас слов, он умолк и, обняв руками колени и положив на них голову, затих.
Егору тоже ни о чём больше не хотелось говорить, и, выслушав напарника, он не стал делать никаких комментариев к сказанному и лишь согласно кивнул. А затем, почувствовав, что к нему снова потихоньку подбирается дремота, глубоко вздохнул, помотал головой и, запрокинув её назад, широко раскрытыми глазами стал смотреть на смутно черневшие вверху, частично сливавшиеся с тьмой длинные изогнутые ветви высившегося над ними огромного клёна, опушённые кудрявой, совершенно неподвижной и бесшумной листвой.
Однако эта мёртвая неподвижность и глухая сонная тишина оказались через минуту нарушенными. Откуда ни возьмись вдруг повеял лёгкий сыроватый ветерок, по-видимому, прилетевший со стороны реки, протекавшей неподалёку, в обширной низине, начинавшейся сразу за зданиями санатория. Он пронёсся над безжизненным, погружённым в непробудный сон парком, всколыхнул пышные кроны деревьев, заставил качнуться и заскрипеть ветви и, взволновав густую тяжёлую листву, произвёл в ней протяжный волнообразный шум.
Почувствовав прикосновение свежего, даже как будто немного влажного воздуха, Никита зябко поёжился.
– Прохладно, однако.
– Осень настала, холодно стало… – усмехнулся Егор, также чуть передёрнув плечами. – Пока бегали, незаметно было. А теперь…
– Да и одеты мы явно не по погоде. Особенно я, – заметил Никита, оглядывая свою тонкую жидковатую майку. – Когда я надевал её, никак не думал, что придётся сидеть полночи на другом конце города под кустом, трясясь от холода и страха.
Егор молча кивнул и бросил взгляд по сторонам.
Никита, потирая озябшие, покрывшиеся гусиной кожей руки и мелко дрожа, недовольно бормотал:
– Ну и холодина! У меня внутри всё, кажется, заледенело… До этого вроде не так чувствовалось. Пока не подул этот ветер…
– Да-а, ветер… – задумчиво протянул Егор, устремив взор в глубь парка и прислушиваясь к вновь прокатившемуся по вершинам деревьев протяжному ровному шуму, долго не стихавшему и точно бессвязно бормотавшему что-то тревожное и предостерегающее.
Никита между тем дрожал всё сильнее и мямлил себе под нос:
– Чёртова холодрыга! Так и воспаление лёгких схватить недолго… И это только сентябрь! Что же дальше-то будет?.. Кстати! – Он встрепенулся и воззрился на приятеля, словно вспомнив только что о чём-то, на что не обратил внимания прежде. – А ведь тогда, когда я увидел его в первый раз, тоже, кажется, был сентябрь. Что это – просто совпадение, или нет?
Егор не ответил. Он вслушивался во что-то всё напряжённее и не отрывал острого, немигающего взгляда от чёрной, как дёготь, глубины парка, будто надеясь разглядеть что-нибудь в этой непроницаемой, скрадывавшей и поглощавшей всё и вся толще мрака.
Но поначалу ничего не увидел. Зато услышал. Далёкие, едва различимые шаги, треск ломаемых кустов, хруст сучьев.
Вскоре и Никита уловил эти отдалённые неясные звуки. Он тут же замолк, перестал дрожать и, с тревогой посмотрев на товарища, замирающим голосом спросил:
– Что это?
Егор, неотрывно глядя в бездонную тёмную даль, но по-прежнему ничего не видя, тем не менее уверенно произнёс:
– Это он! Идёт к нам… Через парк… Напролом!
Как только эти слова дошли – с некоторой задержкой – до сознания Никиты, его опять начала бить дрожь – на этот раз не от холода, – а по лицу разлилась мертвенная бледность. Он стал медленно приподниматься с земли и тревожно озираться кругом.
– Что же делать?
Егор, хотя ему уже всё было ясно и не требовалось лишних подтверждений, всё же, точно желая окончательно удостовериться, ещё несколько секунд пристально, не шевелясь, смотрел в темноту. И лишь разобрав в сумрачной дали вначале какое-то смутное, хаотичное движение, сопровождавшееся уже гораздо более отчётливым шумом и звуком приближавшихся тяжёлых шагов, а чуть погодя – выдвинувшийся из тьмы крупный призрачный силуэт, понемногу становившийся чётким, плотным, телесным, – он вскочил на ноги и выкрикнул краткое:
– Дёру!
И, точно забыв о находившейся в двух метрах от них калитке, они, будто подхваченные вихрем, молниеносно перемахнули через довольно высокую – в человеческий рост – ограду и, стремительно набирая скорость, понеслись по улице.
Глава 6
Ещё не замечая за собой погони, но не сомневаясь, что она неизбежна, Никита и Егор вскоре миновали узкую улочку, тянувшуюся вдоль парка, и, оставив его позади, выскочили на следующий перекрёсток, кое-как освещённый двумя фонарями.
Здесь беглецы на мгновение замешкались, озираясь по сторонам и решая про себя, куда бежать: то ли направо, в бескрайнюю, наполненную тьмой низину, посреди которой, в отдалении, смутно поблёскивала широкая серебристо-серая гладь реки; то ли вперёд – в глубь обширного, также объятого густым мраком пространства, застроенного частными домами с огороженными высокими заборами подворьями; то ли, наконец, налево – по уходившей в необозримую даль улице Социалистической (в просторечии – Социалка), озарённой двумя рядами придорожных фонарей. И хотя в их положении разумнее и логичнее было бы устремиться направо или вперёд и попытаться затеряться в окрестностях реки либо в тёмном лабиринте домов и изгородей, в обоих случаях – под плотным покровом непроглядной тьмы, они по какому-то необъяснимому побуждению выбрали третий, самый невыгодный и небезопасный для них вариант и, после короткой заминки, не сговариваясь, не обменявшись ни словом, ни взглядом, повернули на Социалку.
И как только они сделали это и припустили со всех ног по гладкой пустынной мостовой, широкой прямой лентой убегавшей вдаль, приятели обнаружили, что они на этой дороге
