погоню слышит: „Это отец нас гоняет с людьми“. Кайгусь решил подарок, выкуп… отцу жены оставить — копку (кучку) бурундуков ему оставил. Люди медведя гоняют, видят — бурундуков много лежит. Старику говорят: „Это муж твоей дочери выкуп тебе оставляет, не зверь он, зачем гоняешь“. Старик не слушает, дальше гоняет. Кайгусь погоню слышит, копку белок — старику подарок — оставляет (затем кайгусь также оставлял кучки колонков, горностаев, соболей, росомах и волков). Старик дальше гоняет, уговоров людей не слушает. Сын медведя уже уставать стал: „Я все им оставил, все равно убьют“, — говорит. Остались только платок и платье, оставил и их медведь. Старика люди уговаривают: „Ведь человек идет, сколько подарков оставил, не гоняй его“. Не слушает их старик, дальше гоняет. Тогда кайгусь говорит жене: „Все равно убьют они меня, пугаю я их. Если не убьют, то мы не как лесные звери, а по-человечьи ходить будем. Если меня убьют, пусть правую руку отрезают, пусть бросают, сколько дней сидеть буду, чем кормить меня, пусть узнают. На бересте пусть рисуют, норку (кожу с носа и губ) пусть оставляют. Мои кости пусть гложут, ребра пусть связывают, голову, кости в сторону пусть относят“. Сказал все это и ушел людям навстречу. Старик его убил, дальше пошел, видит — дочь стоит, плачет: „Зачем мужа моего убили!“ Старик дочь взял, народ домой ушел. Мясо домой таскали. Лапу бросали, на бересте тень медведя, душу, рисовали. На руках, ногах, шее медь красную протыкали — так он сказал. Дочь мясо есть не стала. Три дня гостил медведь: юколу, утичий жир ему ставили. Кости собирали, ребра корой черемухи связывали. Потом все в лес унесли, на пеньке оставили. Когда тень на землю упала[40], медведь-сын пошел к отцу. По пути весь народ его встречал — бурундуки, белки, колонки, горностаи, соболя, росомахи, волки, стыдили, что не послушался. К отцу в чум (берлогу) пришел, вниз упал, только кости гремели»[41].
Своеобразен обычай кетов выращивать медвежат, взятых от убитой медведицы. Содержала медвежонка бездетная семья, заботясь о нем, как о ребенке, называя дочкой или сыном. Его держали в чуме, водили в гости, угощали лакомствами, надевали на него ожерелье-ошейник, серьги и браслеты из красной меди. Когда он подрастал, его брали на охоту, чтобы он предупреждал о приближении дикого медведя. После трех лет медвежонка, не снимая с него украшений, отпускали в тайгу. Всех предупреждали, что отпускают «сына» или «дочь»; выращенного медведя никогда не убивали.
Особое отношение к медведю было свойственно всем народам Северного полушария, жившим в тайге и тундре, где водится медведь, белый или бурый, — народам европейского, азиатского и американского Севера. Культ медведя широко был распространен у народов Сибири и Дальнего Востока: хантов, манси, ненцев, кетов, эвенков, коряков, чукчей, камчадалов, айнов, орочей, сороков, нивхов, нанайцев, удэгейцев, ульчей.
Медвежий праздник, графика (Г. Раишев), обские угры
Убиение медведя, свежевание туши, поедание его мяса и забота о его останках были обставлены у этих народов целым рядом церемоний, получивших название медвежьего праздника или медвежьей пляски. Праздник приурочивался к удачной охоте на медведя. Образу медведя как священного зверя посвящены особые мифы. В культе медведя наиболее полное и яркое выражение нашел миф умирающего и воскресающего зверя: «Обряды, выполняемые по случаю умерщвления священного зверя у… охотничьих народов, почти всегда связаны с верой в то, что убитый медведь оживает, возродится хотя бы в лице других особей того же вида. Это широко распространенный „миф об умирающем и воскресающем звере“ (В. Г. Богораз), аналогичный мифу об умирающем и воскресающем божестве растительности у земледельческих народов. Люди, не желая лишаться покровительства со стороны убитого зверя, просят не сердиться на них, выдумывают всякие оправдания: не мы-де тебя убили, а русские и т. п. Так оправдываются охотники перед медведем, убитым даже на охоте…»[42]
В почитании медведя переплетаются черты тотемического и промыслового культов. Это видно на примере подставных имен медведя. Нигде его не называли по имени, обычно называя «зверь», «хозяин», «старик», «дедушка». Ханты и манси называли его «лесная или горная женщина», «мудрый священный зверь», «старик, одетый в шубу», «когтистый старик», «добрый мужичок», «добрый могучий богатырь», «умный старичок»; кеты — «шерстной человек», «лесовой человек»; у якутов это «господин», «хозяин леса и гор», «владыка чащи», «князь зверей»; у айнов — «сын горного бога», «горный бог», «дорогое божественное существо»; у бурят — «царь-человек» и т. д. Здесь на отношение к медведю перенесены отношения людей. Русское название «медведь» — тоже описательное, подставное имя («мед ведающие», или «медоед»), названия этого зверя на германских, англосаксонских и литовском языках означают «бурый» (beran — герм., bera — англосакс., beras — лит.; отсюда, вероятно, наше «берлога»).
Но у медведя есть подставные имена иного характера. Они свидетельствуют о тотемическом характере медвежьего культа: везде, от Скандинавии до Северной Америки, к нему обращались с уважением, как к человеку пожилого возраста, называя «отец», «дед», «дедушка», «старик» и т. п. Эвенки называли медведя «амака», «эхэ» (дед, старик), медведицу-«эбэкэ», «эбэчи» (бабушка, старуха) или «атырканда» (большая старуха); кеты-«кыпь» (дедушка), «бат» (старик), у них же известен в отношении медведя и другой термин — «кой», что означает «отчим», «мачеха», «дядя с материнской стороны». У эвенов медведь почитался как дедушка, брат их прародительницы Дантры. Окружив берлогу, они брались за руки и пели: «Дедушка медведь, наша бабушка, а твоя старшая сестра Дантра велела, говорила тебе: „Не пугай нас, умри“». Телеуты и шорцы называли медведя «тай» (дядя по матери). Выходя на след медведя, охотник-тлинкит говорил: «Шурин моего отца, пожалей меня. Дай мне удачу» (шурин отца или брат матери при матрилинейном счете родства был ближайшим родственником).
Однако некоторые черты обрядов, связанных с медведем, свойственны только промысловому культу. Например, сборы на медвежью охоту окружены таинственностью и сопровождаются некоторыми табу и мерами предосторожности. О предстоящей охоте обычно говорили мало, односложно («Надо зверя выслеживать»). У эвенков, как мы видели, запреты распространялись не только на охотников, но и на остающихся на стойбище женщин и детей.
Во время охоты также существенное значение имело соблюдение ряда обычаев. «Медведь умен, как человек, даже умнее: он все может, все знает и понимает, и если не говорит, то только потому, что он не хочет», — так говорят якуты. Поэтому надо опасаться его гнева и вести себя следует скромно, осмотрительно. Саамы считали, что медведь слышит все, что про него говорят, поэтому во время охоты его не называли по имени, не говорили
