Как? Хотя и в суде не была?
— Да, по заочному решению.
— И сильно накажут?
— Как вам сказать, месяцев на 5 посадят в тюрьму.
— Ну нет-с, чтобы я из-за этой мерзавки в тюрьме сидела, уж тысячу рублей лучше не пожалею. А на вас, сударь, — вставая, сказала полковница, — буду жаловаться Феодору Феодоровичу. Так и скажу: ваше превосходительство, вот вам мой добрый совет, прогоните Путилина, потому что какой он начальник сыскной полиции, когда не может защитить бедную благородную вдову и приказаний не слушает. Посмели бы вы, батюшка, при покойном царе Николае Павловиче не исполнить приказания начальства, так выдрали бы вас за милую душу.
При последних словах она плюнула и, резко повернувшись, не прощаясь, вышла из кабинета.
Я же, дав волю душившему меня смеху, звонко расхохотался.
ПАЛАЧ
I
Это было еще в начале моей полицейской карьеры. Если не ошибаюсь, в 1857 году...
Осенью, в последних числах сентября, ко мне, в то время полицейскому надзирателю Спасской части, вошел вестовой Сергей и доложил:
— Неизвестный человек, не объявляющий своего звания, целый день трется около конторы квартала и ищет случая припасть с личной просьбой к вашему высокородию. Человек подозрителен...
— Почему?
— Дал мне 30 копеек, чтобы я допустил его на разговор с вашим высокородием наедине.
— Позови, — говорю.
Через несколько минут Сергей ввел в кабинет субъекта лет, по-видимому, сорока, одетого в обыкновенный мещанский наряд. Это был лысый, высокого роста человек...
На вопрос, что ему надо и кто он, неизвестный отвечал, что он динабургский мещанин Яков Дорожкин, недавно прибыл из Динабурга и что паспорта не имеет, а остановился на Васильевском острове у своего кума, бессрочно отпускного матроса Балтийского флота Семена Грядущего, который вот уже несколько лет служит у адмирала Платера кучером.
Отрекомендовав себя подобным образом, этот странный человек вдруг встал на колени и, просительно складывая руки, заговорил:
— Явите Божескую милость, ваше высокородие! Окажите ваше высокое содействие моему куму Семену к определению его в должность...
— Да ведь он служит, твой кум Семен, — сказал я. — Какой еще ему службы надо?
— Служит он действительно, ваше высокородие, и при хорошем месте состоит... Только сделайте такую милость, определите его в палачи!..
Как ни наторел уже мой полицейский слух ко всякого рода заявлениям, однако мне показалось, что я ослышался...
— Чего?.. Куда?.. — переспросил я.
— Палачом хочет быть кум Семен, — ответил ясно Дорожкин. — Сделайте такую милость, ваше высокородие, похлопочите...
Я велел просителю встать, а сам невольно задумался, удивленно поглядывая на неожиданного «просителя»... Он стоял, почтительно вытянувшись и пожирая меня глазами, блестевшими из-под его морщинистого лысого, узкого и высокого лба.
II
Надо вам заметить, что на основании существующих в то время законоположений правительство предлагало обязанности палача лишь преступникам, подлежавшим лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь или к отдаче в арестантские роты. Но даже и при этих условиях кандидатов на эту должность почти не находилось. Да оно и понятно: роль палача не свойственна русскому человеку, и даже среди арестантов охотников на нее всегда было мало. Правительство даже циркулярно в разных губерниях, по тюрьмам, разыскивало желающих принять на себя эти ужасные обязанности.
Вот почему после нескольких минут раздумья я решил, что дело во всяком случае надо расследовать, и тотчас задал вопрос, судился или нет когда-либо его кум.
Оказалось, что Дорожкин этого не знает, но что во всяком случае кум, Семен Грядущий, просит во что бы то ни стало выхлопотать ему определение на должность палача, обещая не пожалеть на это никаких расходов, лишь бы, впрочем, об этом до времени не было известно адмиралу Платеру.
— Потому, видите ли, адмирал с трудом отпускает кума со двора, разве раз в месяц — в баню. Вот я за него и прошу, и так как кум завтра, кстати, именинник, то позвольте порадовать его, что вы взялись хлопотать по его делу...
Заинтересованный еще более как ходатаем, который, казалось, вполне искренне желает угодить своему приятелю, так в особенности личностью человека, который, живя на свободе и в известном достатке, стремился принять на себя ремесло палача, я решил заняться этим делом основательно.
Прежде всего я справился, почему он обратился именно ко мне, а не к другому и кто его ко мне направил. Ответы получились удовлетворительные. Рекомендовал ему меня, как могущего выхлопотать такую должность, письмоводитель и паспортист квартала, служивший несколько лет у квартального надзирателя Шерстобитова.
Я объявил странному ходатаю, что завтра же по делам службы буду на Васильевском острове и чтобы он вместе со своим кумом к часу дня явился в гостиницу «Золотой якорь», куда я заеду.
Дорожкин отвесил мне поклон до земли и заявил на прощанье, что кум его ничего не пьет, не курит и человек весьма набожный... Словом: удивление, да и только...
III
Подъезжая на другой день к «Золотому якорю», я увидел, что мой вчерашний посетитель уже ожидает меня у подъезда.
Очень предупредительно встретив меня и введя в отдельный номер, он опять бросился на колени и умоляющим голосом стал просить подождать не более получаса, потому что кум его не успел приготовить надлежащего одеяния, дабы предстать предо мною во всей форме своего будущего звания.
В ожидании появления кандидата в палачи я стал расспрашивать Дорожкина, чем он занимался. Совершенно свободно и без всяких оговорок он объяснил, что с 20 лет жизни вместе со своим отцом он занимался провозом контрабанды, преимущественно чая. Но лет шесть тому назад они были пойманы и сидели в тюрьме более 2-х лет. В тюрьме отец его, бывший шляхтич, умер.
Во время этой откровенной беседы в номер вошел мужчина и, поклонившись мне в ноги, с волнением произнес:
— Будьте отец и благодетель, устройте, чтобы я был палачом. Век за вас буду Богу молиться. Все расходы снесу, какие потребуются. Желаю послужить государю...
Он поднялся, и я увидел человека лет пятидесяти на вид, роста выше среднего, очень крепкого сложения, с густыми русыми волосами, подстриженными в скобку, и с усами. Одет он был в плисовую черную безрукавку, в такие же шаровары, запущенные в голенища сапог, и в красную кумачную рубашку. Безрукавка была перехвачена узким пояском из позумента.
— Я, — говорит, — служил во флоте, вышел в бессрочный отпуск и нынче
