она. — Это та, где холодильник?
Она запрокинула голову, посмотрела мне в глаза.
— Так точно, — ответил я.
Достал из сумки бумажный кулёк с конфетами, положил его перед женщиной.
— Это вам, Любовь Фёдоровна.
Женщина заглянула в кулёк, вынула из него конфету.
— «Раковые шейки», — сказала она. — Мои любимые. Узнали уже.
Баба Люба заглянула в мой пропуск.
— В разведке служил, Сергей Чернов?
Я вытянулся по швам и отрапортовал:
— Воздушно-десантные войска!
Любовь Фёдоровна сощурила глаза, усмехнулась и произнесла:
— О, как. Десантник. Ну, проходи, десантник.
Она указала на меня рукой и добавила:
— Но только смотри у меня!..
Женщина погрозила мне пальцем.
— Никаких девок в общежитии после одиннадцати! — сказала она.
Поправила очки.
Я ответил:
— Так точно, баба Люба… Любовь Фёдоровна!
Вахтёрша махнула рукой.
— Да ладно уж: баба Люба, так баба Люба, — сказала она. — Проходите, Черновы.
Она вернула нам пропуска.
Произнесла:
— И помните, Черновы: чуть что… уши вам откручу!
Показала мне и Кириллу маленький, но очень грозный кулак.
* * *
В свою комнату мы буквально ввалились — горой свалили на полу вещи.
— Серёга, — произнёс слегка ошалевший от количества наших шмоток Артурчик, — мой батя велел, чтобы ты ему сегодня позвонил. На домашний. Просил, чтобы я тебе передал: он выполнил своё обещание.
— Какое обещание? — спросил Кир.
Я махнул рукой.
— Сейчас это не важно. Потом расскажу…
Мысленно добавил: «…Наверное».
Сказал брату:
— Раскладывай вещи, малой. И мои тоже. А я спущусь вниз, позвоню Илье Владимировичу.
Глава 8
Кирилл и Артур остались в комнате — я вышел в коридор и неторопливо побрёл в направлении лестницы. Пока поднимался с вещами, почти не смотрел по сторонам. Теперь исправил это упущение. Скользил взглядом по выкрашенным в грязно-зелёный цвет стенам, по развешанным на них гирляндам проводов, по хлипким на вид дверям комнат, по паркетному полу. Вдыхал запах табачного дыма (вспомнил, что тот из коридоров общаги редко выветривался). Слушал голоса людей и бормотание радиоприёмников. Несколько раз мне навстречу попались наряженные в «домашнюю» одежду студенты (старые футболки, майки, потёртые штаны с вытянутыми коленками) — они меня словно не замечали: спешили по своим делам. В прошлый раз (при первом знакомстве) советское общежитие коридорного типа показалось мне странным и неприятным местом. Но теперь я чувствовал себя тут иначе: будто вернулся домой.
По моим ощущениям прошло почти пятьдесят лет с тех пор, когда я в прошлый раз спускался по широкой лестнице в общежитии. Но сейчас обнаружил, что каждая щербинка на ступенях, каждая вырезанная ножом надпись на деревянных поручнях перил выглядели для меня знакомыми. Не забыл я и тот бодрый мотив, что тихо мычала баба Люба, когда (с обязательным тёплым платком на плечах) поливала из длинноносой металлической лейки фикусы на окне в вестибюле общежития. Сейчас я застал вахтёршу за тем же занятием. И в очередной раз задался вопросом, какую песню она мысленно напевала. Бабу Любу, несмотря на её скромные габариты, побаивались почти все обитавшие в общежитии студенты. За глаза ей обзывали и ведьмой, и старой каргой. Но студенты чётко знали: в её дежурство дверь общежития закрывалось точно в полночь — на это обстоятельство не влияли никакие уговоры или угрозы.
В прошлый раз я с бабой Любой едва ли ни враждовал. Взглянул на неё иными глазами лишь в мае тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года, когда в День Победы заметил на её груди планки с орденскими и медальными лентами. Такого большого набора лент я не видел даже у своего прошедшего через войну деда, которого считал настоящим героем. С того дня я не позволял себе в отношении бабы Любы ни дурацких шуточек, ни глупых высказываний. И даже пару раз врезал по шее неуважительно высказавшимся в её адрес студентам. О войне Любовь Фёдоровна со мной не говорила — лишь махала рукой в ответ на мои вопросы и твердила, что мне «о таком» знать не следовало. Зато она мне призналась в своей тайной любви к карамелькам «Раковые шейки». Немного рассказала мне и о своей семье: о сыне и о дочери, которые вместе со своими детьми сейчас проживали в Ленинграде.
Поблажек баба Люба мне не делала даже после нашего перемирия: правила внутреннего распорядка общежития она соблюдала неукоснительно (не помогали даже «Раковые шейки»). Не раз и не два после полуночи я забирался в общежитие через окна комнат первого этажа. На третьем курсе Любовь Фёдоровна неподдельно расстроилась, когда меня выперли и из института, и из общежития. Тогда я почти два часа просидел в её каморке — мы пили чай и разговаривали о жизни. Баба Люба не жалела меня. Она в лицо мне говорила, что поступил я глупо и недальновидно. Приводила в пример случаи из собственной жизни: когда она тоже пострадала из-за своего характера. Тот разговор я часто вспоминал на протяжении своей жизни. Как и бабу Любу, которую в марте тысяча девятьсот семьдесят пятого года насмерть сбила машина скорой помощи (на проезжей части, в сотне метрах от общежития).
— Любовь Фёдоровна, — сказал я. — Не подскажите мне, где находится ближайший таксофон?
Баба Люба взмахнула лейкой, хитро сощурила глаза.
— Позвонить надо, разведчик? — спросила она.
Я кивнул.
— Надо, Любовь Фёдоровна.
— Баба Люба. Договорились же.
— Баба Люба, — повторил я.
Вахтёрша покачала головой.
— Ладно уж, — сказала она. — Иди звони, десантник. Телефон у меня в каморке.
Женщина указала на приоткрытую дверь.
— Спасибо, баба Люба!
— Иди уж… пока не передумала.
* * *
Илья Владимирович снял трубку после первого же гудка, будто дежурил около телефонного аппарата в ожидании моего звонка. Я не объяснял ему, кто я такой: он узнал меня после первых же моих слов. Прохоров приветливо поздоровался со мной и тут же вывалил на меня ворох информации. Начал он с анкетных данных официантки из «Московского». Я узнал, что фамилия Светочки сейчас не Рукавичкина, а Ельцова. Ей в этом году исполнилось двадцать пять лет. Она сразу после окончания школы вышла замуж, но через два года развелась. Илья Владимирович уведомил меня, что бывший муж Ельцовой в настоящее время строил БАМ. А Светочка сейчас проживала одна на съёмной квартире в Красном переулке (в пяти минутах ходьбы от ресторана «Московский»).
Сообщил мне Прохоров и информацию о личной
