тирада наигранно игнорировалась, вскоре он стал замечать, что из квартиры исчезли все ползунки и распашонки дочери, и то, что мать начала резко к ней относиться, будто Света уже подросток, а ведь ей не исполнилось тогда и четырёх годков. Потом, правда, Аня бросила ломать комедию, однако вещи, явно предназначавшиеся для новорождённого, которые покупали муж и его мать, в доме не терпела.
Лишь после того, как Геннадий невольно стал свидетелем одного диалога между сослуживцами, обсуждавшими противоположную ситуация, он начал о чём-то догадываться.
«– Может, она так себя ведёт, потому что несчастна в личной жизни? – услышал он, спускаясь по лестнице серого здания в центре Москвы, в котором работал. Один из говорящих был пожилым усатым мужчиной неизвестно откуда, другой – его ровесник из отдела этажом ниже.
– Нет, это тривиально, впрочем, как и то, почему она так поступает на самом деле.
– И почему же?
– По хитрожопости.
– Что вы имеете в виду?
– Использование вторичных половых признаков в не предназначенных для них целях».
Они обсуждали недавний скандал в бухгалтерии, в подробности которого Геннадий не вникал.
Прежде у него и в мыслях не было, почему жена так себя ведёт, он не был женщиной и не понимал, как это унизительно, когда хотят использовать даже не тебя, а твою детородную функцию. А у той просто в голове не укладывалось, как такую духовно богатую девушку с потрясающим внутренним миром, недюжинным талантом, который, правда, никто кроме родных не признал, воспринимают только как дочь, жену и мать, а не… впрочем, не важно. Тем не менее Геннадий ни разу не усомнился, что добьётся своего, сила и непосредственность того, чего он ждал от Ани и чему она сама не могла сопротивляться, сделали своё дело, к тому же он ведь был сыном своего отца. Однако не обошлось без побочного эффекта. Наносное самомнение в совокупности с неудачами и предательством родственников окончательно изувечили характер молодой миловидной женщины, у которой имелись и жильё, и любящий муж, и маленькая дочка.
Гена, возможно, первый раз в жизни добился своего, и это нечто было существенным, печально только, что всего лишь от и без того зависимой жены. Аня родила с чувством, что её предали и сломали самые близкие люди, она не понимала, зачем, к чему, почему с ней так обошлись, и надолго замкнулась в себе, не оставив мужу шанса реабилитироваться. А ответ был прост: никто её не предавал и не ломал, таков естественный порядок вещей. Более того, вторую беременность женщина перенесла легче первой, ни она сама, ни муж не испытывали от неё дискомфорта в повседневной жизни. Родился мальчик, как и в случае со Светой, Гена, не имевший фантазии, назвал его в честь родителя Аркадием. Ребёнок оказался немного болезненным, очень славным, как и все малыши, чья первая улыбка наконец утихомирила ту бурю, которая бушевала в уме матери, и успокоило её сердце, наедине с малышом Аня начала подозревать, что окружающие ошибались не во всём, и, быть может, оно действительно того стоило. Аркаша надолго, но отнюдь не полностью заставил её забыть о неудачах, забота о нём, к ревности маленькой Светы, занимала всё время молодой женщины. Он не сделал мать счастливой, однако определённое успокоение, неустойчивое и всего лишь на время, с лёгким налётом фатализма и задавленного самолюбия, ей дал, вселил чувство чего-то окончательного и бесспорного, за которое она сама, как полагала, ответственности не несёт. Это муж, его родители, мать во всём виноваты, пусть теперь они думают, как выкрутиться, Аня же будет действовать, как получится, без заинтересованности в результате. Возможно, и Аркадию-младшему передалась эта удобная жизненная позиция, возникшая по одному совершенно конкретному поводу и подспудно распространившаяся на всё, за что бралась супруга Геннадия. Её деятельность не имела определённого содержания и была такой же пустой, как и слова, сказанные по данному поводу. А молодость гнула свою линию, позволяя пребывать в иллюзии, что Аня всё ещё «подаёт надежды».
Время оглядеться
Но что же Геннадий? Ведь никто не задумывался (так тот поставил себя с окружающими), каково было парню в 25 лет получить на шею жену и двух детей, не имея ни приличного заработка, ни надежд на будущее, ни твёрдых ориентиров, наконец, просто не успев пожить? Ему постоянно казалось, будто земля уходит у него из-под ног, масса всевозможных дел и делишек валилась как из рога изобилия без просвета, не оставляя места жизни, чувствам, мечтам, желаниям и мыслям. Впрочем, последним он был чужд, в общем смысле этого слова. Нельзя сказать, что молодой человек что-то планировал в своей жизни на отдалённую перспективу или пытался выстрадать для себя дельное мировоззрение, однако с гнетущими житейскими проблемами он справлялся хорошо, и именно это в конечном счёте его сильно подвело. Когда их начало пребывать всё больше и больше, Гена не прекращал усердствовать, а если подумать, что ошибись он хоть раз, потерпи малую неудачу, расстройся, плюнь и всё брось, то у него появился бы шанс остановиться, оглядеться вокруг, подумать и, быть может, принять какое-нибудь верное решение или, наоборот, не сделать большую глупость, упорядочить и упростить свою жизнь, не обязательно отказавшись от того, что уже имеет, но взглянув на самого себя не только как отца, мужа и сына, а ещё и просто молодого человека. А так, он пребывал в западне.
Ожидать повышения по службе и увеличения жалования в ближайшем будущем ему не приходилось, он топтался на месте и не видел выхода из создавшегося положения, работу исполнял прилежно, но делал так мало, что никому бы и в голову не пришло доверить парню нечто важное. Хотя от работы Гена испытывал удовлетворение, как, наверно, испытывают удовлетворение все, кто что-то делает и у кого это что-то получается, но оно тоже оказалось частью западни, недовольство подвигло бы его на поиски более достойного занятия. Дома же он всегда пребывал в смешанных чувствах: он ощущал, будто его родная, любимая, так давно и хорошо знакомая Аня не вполне с ним искренна, он не чувствовал от неё былой самоотдачи и доверия, находил этому тысячи уважительный причин и ими себя успокаивал, однако осадочек всё равно оставался, и если бы не их весьма редкие, но очень откровенные ссоры-разговоры, которые впоследствии, увы, совсем сошли на нет, когда каждый не стеснялся высказать всё, что накопилось у него на душе, после чего оба будто прозревали, ведь в сказанном не было ничего страшного и решающего, а порой и серьёзного, то долго бы их семья не
