которого звон будильника не мог расшевелить. Больше не было Фей Ричмонд…
Я не пошел на свадьбу. Даже теперь я не чувствую к себе никакой симпатии. Я бы относился также отрицательно к каждому, кто-бы таким же образом, как я, глупо запутал свои дела. Это черта характера, которая не имеет и тени оправдания. Это — низкий, невеликодушный недостаток, ослепляющий человека, лишающий возможности видеть необходимое для своего же собственного счастья — до той минуты, когда (а жизнь всегда похожа на фарс или мелодраму) уже слишком поздно.
Она мне не писала. Сказанное ею: «когда-нибудь» с течением проходящих месяцев растаяло, как сон; может быть, когда-нибудь она и осуществит свое намерение… Я только раз писал ей. Нечестное письмо, которое я наполнил духом прошедшего, давно прошедшего — моих первых отношений с нею. А ведь ничего не произошло нового после того дня, «когда царица Савская пришла к Соломону с одной тяжелой заботой». Ничего нового, решительно ничего. Ни одного слога любовного, ни намека на поцелуй, на желание поцелуя. Только голос по телефону. Знакомый голос, чудесно изменившийся… Изменившийся в действительности, или только в моем представлении? Я не спросил. Но с тех пор я стал чужим, и я знал, что, когда она будет читать мое письмо, она найдет его нечестным и неправдивым. Она должна была знать. В противном случае, шестнадцать месяцев спустя… Ее письмо, которое должно было быть написано «когда-нибудь», наконец, пришло. Сокровище, со штемпелем из Вены, куда теперь был прикомандирован Карло, как мне писала миссис Ричмонд, поселившаяся к тому времени в Тоунбридже.
Это было коротенькое письмецо, что-то вроде следующего: «Я на неделю еду в Англию, — писала она, чтобы повидать маму в ее деревенском домике. Но если вы ничего не имеете против, то найдутся и другие люди, которых я тоже не прочь повидать… Карло делается все большей и большей персоной, а потому не может покинуть Вену. Благодаря этому я не могу отсутствовать больше недели. Приеду я, Ховард, наверно в будущий четверг. Но так как я знаю, какой день мне удастся провести в Лондоне, то я прошу вас не наводить никаких справок, пока вы обо мне услышите. В один из семи вечеров я позвоню вам около половины одиннадцатого, и мы обсудим вопрос, где нам встретиться. Я, конечно, могла бы вам написать, но мне любопытно знать, узнаете ли вы мой голос в телефоне. Но вы не посмеете не узнать, правда, Ховард»?
Я сказал себе, что это вполне уважительная причина для письма: и я точно слышал, как она добавила:
— Итак, мой дорогой, если вам предстоит что-нибудь веселое, в один из этих вечеров после десяти часов- вы пропустите мисс Фей.
Наступил четверг. А потом пришли и прошли следующие вечера и ночи. Каждый вечер до половины одиннадцатого я был полон надежды, а потом… Это ни с чем несравнимое отчаяние, когда ожидаешь звонка, который так и не звонит. Зло — так играть с человеком; живешь, в ожидании голоса, чувством надежды, а потом наступает безнадежное отчаяние, с единственным утешением в бесчисленном количестве выкуренных папирос. Я прошел много миль по ковру за эти вечера. Опять четверг. Я пообедал один, сказал Бригсу, что он свободен и может идти, куда желает. Открыл книгу и мрачно читал. Я не могу вспомнить ничего более горького, чем мой угрюмый гнев в тот вечер. Еще и теперь я чувствую боль, как от открытой раны. Ох, это последнее бодрствование около камина, когда сердце и ум говорили мне, что я был зло осмеян, как зверь в клетке. Я любил ее не меньше, не мог бы любить меньше. Я измерял силу своей любви глубиной огорчения… И если бы я даже услыхал ее голос, тo я ведь знал, что уже будет слишком поздно, чтобы повидаться с нею, как она об этом писала. Она уезжает завтра. Можно прекрасно играть комедию и наедине с самим собой. Когда в моей маленькой передней часы пробили половину одиннадцатого, я притворился, будто читаю…
Я так подробно описываю это ожидание, потому что оно очень ярко отразилось на моем поведении в этот вечер. Приблизительно четверть часа спустя прозвонил звонок у входных дверей. Как я говорил, я отпустил Бригса и не имел ни малейшего желания идти открывать; я был уверен, что это случайный посетитель, забредший выпить глоток вина. Но звонок снова бешенно зазвонил; на этот раз я не раздумывая откинул книгу, прошел в переднюю и распахнул дверь.
— Скотина! — крикнул я с яростной дрожью.
Это была она… В полутьме открытых дверей стояла женщина в серой шляпе с маленьким смеющимся личиком, смеявшимся надо мной. И я, действительно, был смешон выражением лица, соответствующим моему возгласу. Я не дал ей времени ничего сказать, схватил ее за руку, втянул в переднюю и толкнул дверь. А она улыбалась. Склонив голову немного на бок, она уставилась на меня, а я продолжал держать ее руку и весь горел. Она походила на ребенка, который разглядывает великана, поймавшего ее. Наконец, она заговорила:
— Я долго раздумывала, каким приветствием вы меня встретите, легко сказала она, — но никогда не ожидала такого особенного…
Ее голос разбил мой порыв, как серебряный молоток разбивал бы пучок сухой травы. Я отпустил ее руку.
— Из всех приветствий, приготовленных для вас, Фей, — сказал я, — это «особенное» никогда не приходило мне в голову. Пожалуйте.
Казалось, она ничего не слышала, Большие серьезные глаза продолжали рассматривать меня, мое лицо.
— Ховард, вы страшно изменились! — воскликнула она. — Вы совсем не тот Ховард, который приходил к нам на Рутланд Гейт.
— Да… видите ли, этот звонок по телефону в прошлом столетии… — туманно объяснил я.
Она с понимающим видом покачала головой.
— Ах, да. Это то, чего никогда не должно было быть, — прошептала она.
— Я страшно рад снова видеть вас, Фей, — сказал я легко и протянул руку. Мы пожали друг другу руки.
— Я решила просто зайти к вам до моего отъезда из Англии, — сказала она серьезно. — И должна добавить, что, хотя я нахожу вашу переднюю очаровательной, она не вполне пригодна для приемной комнаты.
Но она не сразу вошла, она остановилась на пороге и обернулась ко мне с неожиданной, взволнованной улыбкой.
— Глупый Ховард, неужели вы не понимаете, что это удивительное приключение. Ведь я никогда-никогда еще не была у вас.
Очутившись в комнате, она медленно обвела ее глазами, пока ee взгляд не остановился на портрете, стоявшем на письменном столе. Она указала на него пальцем.
— Как, это
