ножик он оставил Щупкину, чтобы тот, в случае чего, отбивался от волков.
Одному по лесу было страшно, но еще страшней было, что он не успеет спасти Щупкина и тот замёрзнет. Или просто умрет.
Идти без лыж было трудно. Пот лил с него градом. Он совсем выбился из сил и готов был упасть, заплакать и умереть раньше Щупкина.
И наверное, так бы и сделал, если бы в самую тяжкую минуту вдруг не заметил в чаще леса огонек.
А затем почуял приятный запах дымка. Это костер!
А там ребята и Сергей Петрович!
И Замотаев, собрав последние силы, двинулся на огонек.
Долго, очень долго шел он, утопая в снегу, едва передвигая ноги. И когда вышел на лесное озеро, на берегу которого возвышалась огромная ель, увидел костер, а вокруг него фигуры лыжников. Но Замотаев даже не мог крикнуть. Подошел, как бесплотная тень, и прислонился к дереву, чтобы не упасть. Так он ослаб.
Ребята его не замечали. Они сидели полукругом у огня, подстелив еловые ветви, и смотрели на Сергея Петровича.
А он рассказывал им про тайну огромной ели, которая возвышалась над ними, громадная, густая, держа на своих ветвях груды снега.
Это было так интересно, что Замотаев стал слушать.
– Поскольку выбросился я на небольшой высоте, парашют не успел раскрыться… – рассказывал учитель. – Только то меня и спасло, что зацепился парашют за вершину этой вот высокой ели… Она спружинила. Это ослабило мой удар о землю… Да и снег немножко смягчил. Я ударился правым боком… Сломал бедро, сломал ключицу. Но остался жив. И сгоряча успел спрятаться под елку и прижаться к ее стволу. И тут она меня еще раз спасла.
Один из фашистских летчиков, что гнались за нами, спикировал и ударил мне вдогонку из всех пушек и пулеметов. Сноп огня пронесся мимо меня… щеки опалило. Но те снаряды и пули, что должны были попасть прямо в меня, приняла на себя ель. Они увязли в ее громадной смолистой толщине… Вы видели и сейчас еще на ее ранах большие смолистые наплывы.
Спасла она меня и в третий раз. Партизаны издалека увидели на ее ветвях изорванные полотнища парашюта. Опоздай они немного – съели бы меня волки!
При этом слове умаявшийся Замотаев сразу пришел в себя и, набрав воздуху в легкие, с трудом крикнул:
– Волки!
Правда, крик его прозвучал слабо и жалко, как писк, но у костра услышали.
– Кто здесь? – тревожно спросил Сергей Петрович, вглядываясь в зимний сумрак.
Но у Сени не нашлось сил, чтобы ответить, и когда он повалился на руки подбежавших школьников, сумел только прошептать:
– Щупкина… волки!
И хорошо, что склонился он как раз в сторону слух-менной и голосистой Поли Кузнецовой. Сразу уловив, в чем дело, она зазвонила на весь лес:
– Ой-ой-ой! Товарищи! На Щупкина напали волки! Сенька… полушубком отделался… А Щупкина едят самого!
Что тут поднялось! Все кричали, шумели, тормошили Замотаева. Но Сеня лежал в обмороке и был глух и нем, как мертвая царевна, надкусившая заколдованное яблоко. Только румянец, пылавший на его щеках, говорил, что он жив.
Выстрелом из ружья Сергей Петрович усмирил шум.
Быстро распорядился он, кому дежурить у костра и приводить в чувство Замотаева, кому идти по его следам на помощь Щупкину.
Первыми стали на след братья Цыгановы, Петр и Павел. Петр – с ружьем наготове, Павел – с патронташем через плечо.
Но волков обнаружить не удалось. А Щупкина нашли у того самого пенька, о который он разбился при падении, на склоне оврага. У него оказался сильный ушиб бедра и вывих ступни. Вся нога распухла. Пришлось соорудить носилки из ветвей и нести его в лагерь. Путь был нелегок, хотя несли попеременно.
Щупкин был молчалив, зол и подал голос только тогда, когда Сергей Петрович резким рывком вправил ему вывихнутую ступню при свете костра.
Конечно, праздник был этим неладным приключением испорчен.
Но всё же школьные электрики украсили ветви великанской елки разноцветными лампочками, и они засверкали под током принесенной с собой батарейки. Школьные музыканты сыграли на мандолине и балалайке. И все вместе, девчата и ребята, взявшись за руки, поводили хоровод.
Щупкин смотрел на все это, лежа в палатке на груде хвои.
А Замотаев от обморока перешел ко сну и храпел в шалаше, как дома на печке. Он проспал все веселье вокруг елки. Даже не проснулся, когда в заключение взялись за руки все лыжники и исполнили хоровую песню, коллективно сочиненную сестрами Ершовыми:
У всех сегодня елки – веселье, танцы, свет,Все хороши – и только, но лучше нашей нет!Могучая, дремучая, в лесу она стоит,О партизанских подвигах молчание хранит.Она сама однажды в грозе великих днейЛетчика отважного укрыла средь ветвей.От изверга фашиста она его спаслаИ в грудь свою смолистую все пули приняла.Теперь тот самый летчик – учителем у нас.И вот к заветной елке пришли мы в поздний час.Ее мы навестили веселою гурьбой,Огнями расцветили, убрали мишурой.Мы пели, танцевали вокруг ее ствола,Спасибо ей сказали, что летчика спасла!
Вернулись лыжники на следующий день, переночевав в двух шалашах, построенных в лесу под елкой, и заправившись на дорогу кулешом, сваренным на костре из пшена и сала.
Замотаев дошел сам, получив запасные лыжи, а Щупкина привезли, так же как когда-то партизаны привезли в свой лагерь найденного под елкой Сергея Петровича. На две лыжи, соединенные вместе, наложили еловых веток, и Щупкин ехал на них спокойно, как в санях. И это ему весьма льстило.
И хотя он вскоре поправился, из-за него были большие неприятности. Из района приезжала комиссия. Разбирала лыжный поход к елке как чрезвычайное происшествие. Сергею Петровичу поставили на вид. Хотели даже снять с работы.
Ребята письмо написали в его защиту.
И вынесли свое тайное, нигде не записанное, устное решение:
«Не считать того настоящим пионером, кто в новогоднюю ночь не побывает у партизанской елки!»
И что вы думаете, вот с тех самых пор в Машковской школе так и установилось – под Новый год совершать этот трудный снежный поход в Брянский лес, не рубить, не губить молодые елки, а убирать, наряжать и славить могучую живую заповедную ель.
