Однажды днем ей удалось наблюдать обряд инициации подростков. Глядя на их измазанные кровью лица, Коттен подумала о еврейской Пасхе. Покопавшись в обрывочных сведениях о религии, почерпнутых в летней библейской школе, куда она ходила в детстве, Коттен вспомнила историю о той ночи, когда Господь наслал на Египет десятую казнь: тогда были убиты все первенцы, кроме сынов Израилевых. Господь велел народу Израилеву пометить свои двери кровью агнца, чтобы их обошли стороной[11]. Удастся ли ей когда-нибудь уразуметь и объяснить себе, почему в ту страшную ночь в лагере Эдельмана ее обошли стороной?
Коттен окинула взглядом деревню. Она смогла бы научиться жить здесь, затеряться, стать невидимой. Если она спрячется в этой глухомани, то будет в безопасности. Ее потеряли из виду, и хотелось, чтобы так было и впредь.
Сидя у подножия красного дерева колорадито, Коттен наблюдала за ритуалом и отчаянно старалась не расплакаться. Она закрыла лицо руками, не в силах понять, что делать дальше. Неожиданно кто-то легонько тронул ее за плечо.
— Пойдем, — сказал Ячаг. — Погуляем. Теперь ты готова кое-что увидеть.
Пока они шли к краю деревни, Коттен спросила:
— Почему ты никогда не рассказывал о себе? Я ничего про тебя не знаю, хотя сама сказала о себе почти все.
«Почти».
— Мне почти нечего рассказывать.
— А ты ответишь, если я задам вопрос?
— Может быть. — Ячаг улыбнулся. — Что ты хочешь узнать?
— Кто ты? И откуда так хорошо знаешь английский?
Ячаг смотрел прямо перед собой.
— Когда я был ребенком, мать отвезла меня в город, в Монастерио-дель-Куско, старый иезуитский монастырь. Жизнь у нас была тяжелая, и мать не хотела, чтобы я вырос в нищете. Поэтому отдала меня монахам и взяла с меня слово, что я останусь и не пойду следом за ней.
— Печально, — сказала Коттен.
— Потом меня усыновила американская семья. Меня перевезли в штат Орегон, где я и вырос. Я любил приемных родителей, но в глубине души тосковал по родине, по своему народу. Я так и не приспособился к жизни американцев: нет духовности, нет почтения к Пачамаме — все это было мне непонятно. Поэтому, когда приемные родители умерли, я вернулся в Перу.
— Здесь тебя называют мудрецом и целителем.
— Это потому, что я принадлежу к двум мирам — древнему и современному.
Ячаг привел ее к тропинке, которая шла под уклон к реке Урубамба.
— Это старая тропа, — сказал он. — Поколения моих предков втоптали в нее отпечатки своих ног.
— У меня есть еще один вопрос.
Ячаг кивнул в знак того, что готов слушать.
— Ты говорил, что тебе велели найти меня в Риманчу. Кто?
Шаман широко раскинул руки.
— Твои крики донес до меня ветер. Твой страх приплыл в темных водах реки. Твоя боль просочилась на поверхность самой земли.
— Но так не бывает, — возразила Коттен. — Что ты имеешь в виду?
— Потерпи, Майта. Скоро ты все узнаешь сама.
Он махнул рукой, и они продолжили путь.
Шли, как показалось Коттен, еще почти полчаса, пока Ячаг не остановился у большой скалы, на склоне которой были выбиты ступеньки.
— Для народа Руна, как мы сами себя называем, это место — гуака, то есть священное, мистическое место. Поднимись по ступенькам. Когда дойдешь до вершины, сядь и спокойно сиди.
На вершине Коттен обнаружила гладкую ровную площадку. Скрестив ноги, села на холодный камень, и к ней подошел Ячаг.
— Закрой глаза.
Его голос смешался с шелестом ветра в листве деревьев.
Коттен послушалась.
— Сначала ты отбросишь мысли, которые заслоняют твою способность видеть. Представь, что ты плаваешь в бассейне из священного света, чистого света. Жидкого света. Света, который настолько чист, что в него не могут проникнуть никакие посторонние предметы. Окунись в него, в этот чистый, блистающий жидкий свет. Он окутывает тебя своим теплом — сияющий, мерцающий, яркий свет вокруг.
Ячаг подождал, пока она выполнит его указания, и продолжил:
— Пусть этот свет прольется в тебя. Впусти его, пусть он заполнит все твое тело. Призови этот свет в глубины своего существа, и он соберется там и закружится. Это вращающийся жидкий свет.
Коттен ощутила силу света и легкую вибрацию, когда представила, как он кружится внутри ее. Никогда она не испытывала ничего подобного.
— Не выпускай этот свет, — мягко говорил Ячаг. — Освободи разум, и пусть он движется свободно; не останавливайся ни на одной мысли, двигайся сквозь пространство и время в абсолютной тишине. Свет кружится внутри, такой сверкающий, такой чистый. Чистая энергия, первозданная, девственная энергия. Она движется по кругу, и круги становятся все больше и больше — теперь это овал, охватывающий твое тело от ступней до макушки. Только в этот миг, исполненный совершенства, она и существует.
Коттен не могла говорить. Ощущения переполняли ее. Она изгнала все мысли и сосредоточилась только на чистоте света.
— Теперь круги становятся меньше, — продолжал Ячаг. — Меньше и меньше. Еще меньше. Свет угасает. — Он замолчал.
Коттен почувствовала, что свет слабеет, сияние становится тусклее, а амплитуда вращения — меньше.
— Выпусти его, — прошептал Ячаг, — и почувствуй тепло, которое осталось. — Он сделал паузу и произнес: — Ты готова, Майта?
Коттен чувствовала себя полностью спокойной и очистившейся и наслаждалась этим.
— Ничего не говори. Слушай. Твой разум обрел ясность чистой энергии. Никакой суеты. Слушай.
Она сидела молча, не понимая, что должна услышать.
— Отвечай, какие звуки доносятся до тебя.
— Я ничего не слышу, — ответила Коттен. — Только шум воды… ветер в траве и кустах… и вдалеке — пронзительно кричит птица.
— Что еще?
Постепенно звуков становилось все больше, ее поразило, до чего их много.
— Слышу шелест своей одежды, прикасающейся к коже… маленький зверек пробирается сквозь траву — я слышу его дыхание… течение гонит камушек по дну реки… насекомое летит над цветами.
— Ты быстро учишься, — сказал Ячаг. — Быстрее всех остальных моих учеников. В тебе и вправду обитает дух природы.
Он знает все, подумала она. Он уже знал все, когда дал ей имя Майта, Избранная. Более того, он знает, кто она.
Дочь падшего ангела.
Она помнила, каким голосом он произнес ее инкское имя. Чистым, как вода, которая гнала камушек по дну реки.
Коттен Стоун открыла глаза и посмотрела на джунгли, на долину, прорезанную могучей рекой, на возвышающиеся сзади горы. Ей показалось, что она восседает на вершине мира.
