из очереди. Бесчувственный сноб, но однозначно не похотливый козёл.
– Извини за козла, – говорю ему. – Вырвалось.
– Принято, – сворачивает свой медпункт и уходит. Я смотрю ему вслед в таком отуплённом состоянии, что даже забываю сказать «спасибо», и уже в дверном проёме замечаю, как он едва ощутимо припадает на одну ногу. Некоторое время стою, не шевелясь. И не дыша. Зависла в нирване. Тепло так… и главное, не снаружи, а внутри.
Резко срываюсь и бегу за ним, нагоняю уже у крайних рядов зала ожидания, как раз в том месте, где обосновалось семейство малолетнего беспредельщика. Курицы пялятся на меня ошалевшими глазами, и не сразу, но до меня доходит – я только что вышла из мужского туалета и сделала это сразу после Лео. Нас не было около тридцати минут, а это два раза по пятнадцать… У меня частично мокрые волосы, потому что фельдшер оттирал с них салфетками кровь, и алые щёки. О густоте романтического тумана в моих глазах можно только догадываться. Осознав всё это, я улыбаюсь самым сытым своим удовлетворением, на какое способна, и показываю им большой палец. Боже, что тут начинается! Две из них хватают младших детей на руки, одна закрывает лицо концом чёрного платка, и кудахчут, кудахчут, кудахчут так, словно вот-вот хором снесут яйцо динозавра.
– Вот, возьмите, – Лео протягивает свой свитер, как только мы занимаем свои места.
И, не глядя, добавляет:
– Хотя бы просто накиньте на плечи.
– Мы даже не знакомы, – то ли вспоминаю сама, то ли напоминаю ему.
Он на мгновение отрывается от своего планшета, смотрит на меня и протягивает руку.
– Стой, – говорю. – Дай угадаю… Лео?
Он поджимает губы, стараясь не улыбаться слишком широко.
– Лео, – кивает.
И только я открываю рот, чтобы назвать своё имя, он ласково жмёт мою руку:
– Дай угадаю… Лея?
Откуда ему известно?
На несколько долгих и тягучих, как густой горный мёд, мгновений мы застываем, глядя друг другу в глаза, смакуя понимание, что вот уже несколько часов живём в одном мире. И, похоже, с каждой секундой он становится ярче.
Глава десятая. Артемида
Кометы · polnalyubvi
The Trip – Still Corners
Я чувствую себя принцессой. Да, той самой. И у меня даже есть трон и мантия. И королевские сиреневые босоножки.
Почему-то австрийский пейзаж за панорамным окном вдруг потерял актуальность. Его волосы подстрижены модно, аккуратно, стильно. Короткая чёлка зачёсана назад и немного на бок: прядка к прядке, послушно сплетаясь полукольцами: у него вьются волосы. Идеальный англосакский череп, прямой лоб, тонкий нос и губы… из категории «хочу, и срочно».
Если смотреть глазами не постороннего, а заинтересованного человека, и главное, позволять себе вглядываться достаточно интимно, то можно заметить шрам – он за ухом под волосами и сползает на шею только краем. Он не выглядит давним – слишком нежная на нём кожа.
Запах от его футболки – божественный и благородный – источник моего непроходящего кайфа. Это точно не кондиционер для белья, а нечто совершенно другое. И я изо всех отгоняю от себя мысль «Интересно, каким может быть секс с мужиком, от которого вот так вот пахнет?», но она, зараза неугомонная, не сдаётся. Поэтому я же ей и отвечаю, чтоб только отвязалась:
– Так же точно, как и с любым другим: ничего особенного.
– Что? – доносится с соседнего кресла.
– Ничего.
– Вы что-то мне сказали?
– Нет, не Вам! – и, оглянувшись по неожиданно опустевшим креслам вокруг, добавляю, – Вам показалось.
Он долго смотрит в упор сквозь свои махинаторские очки: то ли изображает недоумение, то ли старается понять, дура я или… всё-таки дура.
А я… Мысль летит с ужасающей вестью, мои зубы чуть прикусывают губу: я что, флиртую с ним? Господи… Я? Я! Я флиртую… Впервые за столько лет. А главное, женская часть моей сущности все ещё помнит и умеет это делать.
Бетельгейзе…
Сеть знает о ней не просто много, а сенсационно много: «Бетельгейзе – альфа в созвездии Орион, красный сверхгигант в 1000 раз больше Солнца. «Звезда смерти» находится на последней стадии своей жизни и готова взорваться в любой момент. Последствия взрыва для Земли непредсказуемы».
До посадки час. Народ устал и притих. Пацан-беспредельщик спит на коленях у матери, та валандает туда-сюда коляску с младшим. Кэролин тоже нарисовалась и дремлет в дальнем конце зала, не выпуская из рук костыль. Солнце в зените, ни облачка. Я знаю, он тоже меня разглядывает, и делает это украдкой, как и я. Его глаза всегда возвращаются к моей шее, и клянусь, я почти могу ощущать его прикосновения.
И вот в этот идиллически изящный момент, уникальный, можно сказать, в моей жизни, желудок решает затребовать еды. Не чей-нибудь, а мой. И так громогласно, чтоб его, что даже мужик во втором ряду оторвался от газеты. Я мгновенно напрягаю пресс, чтобы его заткнуть, но где там, зараза только громче крякнул.
Лео как ветром сдуло. Романтическая я натура, блин. Убью всё в зачатке.
Боже! Ну вот почему так всегда-то, а?
Опускаю лицо в руки и глубоко-глубоко вздыхаю.
If you came this way – Max Richter.
Бетельгейзе…
Открываю Инстаграм, сообщений нет. Меняю свой ник @HARLEA на @Betelgeuse.
У него в ленте опубликованы в основном фотки, видео попадаются редко, но есть. Это подводная съёмка: лазурная глубина с миллиардом взвешенных в ней пузырьков и загребающие воду натренированные руки. Лео в маске, его бёдра робко обёрнуты в бирюзовые шорты. Вот он опускается ниже, и кадр крупным планом захватывает грудь. Даже в воде у каждой мышцы есть свои чёткие очертания, в каждой линии – изящество, божественное представление о безупречной мужской красоте. Он отталкивается ногами от молочного песка на дне и всплывает наверх. В этом месте видео замедляется, словно нарочно удерживая в кадре талию, живот и бёдра его вытянувшегося к свету и кислороду тела. Это не просто красиво, это эстетически совершенно. Это видео не для глаз, нет. Оно для тех клавиш, спрятанных глубоко, которые рождают музыку чувственности.
Если бы сейчас он был рядом, я бы просто сказала ему «Лео…», и в одном этом слове он услышал бы столько, сколько не уместить в целой книге. Очень хочется оставить комментарий к этому видео, добавить свой восторг к десяткам других, но меня что-то удерживает. Нечто необъяснимое, идущее из самых ядер моих клеток знание – он этого не хочет. Того, чем восхищаются сейчас мои глаза, скорее всего, больше нет. Вопрос в том, а что есть? Что осталось для меня?
И
