сгенерировал точное, чёткое определение: «красивый мужик». Возникает желание прополоскать рот, что я и делаю: долго, с чувством, с особой тщательностью.
Потом снова смотрю на своё лицо и теперь уже начинаю жрать себя заживо. Причём пока ещё не за что-то конкретное, а за робкое понимание собственной, как всегда, поспешной глупости. Конкретное появляется позже, когда к коже мерзко прилипает холодная мокрая ткань блузки. Главное ведь в том, каков результат. А он каков?
Мне требуется время, чтобы выйти из укрытия. Люди провожают мою фигуру взглядами, особенно мужчины. Я стоически шагаю между рядами сидений и даже стараюсь улыбаться. Не всем, правда.
Как только приближаюсь к своему месту, мой мужик… ну, не мой, а просто единственный из всей толпы наименее чужой, машинально поднимает взгляд, и по выражению его лица, я понимаю, что снова где-то накосячила. Он больше не смотрит – вернулся к чтению – но мне никак не отделаться от печати неловкости в его взгляде.
Усаживаюсь в своё кресло. Снова смотрю на него – он привычным жестом проверяет экран телефона – там, как и прежде, ничего нет. Я вспоминаю о своём Лео и тоже проверяю свой – тоже ничего нет.
Разглядываю прямо перед собой подтёки колы на стекле, и только когда маленький монстр самодовольно и подчёркнуто неторопливо в очередной раз совершает свой обход, мне приходит в голову опустить глаза на собственную грудь.
И что же я вижу?
Нет, вопрос не в этом, а в том, почему же мои грёбаные глаза не увидели этого раньше? В туалете, когда минут десять минимум горестно пялились на отражение в зеркале? Что было в тот момент в моей голове, если я не заметила ЭТО? Или кто там был?
Инстинктивно обнимаю себя руками. Ну и, конечно, краснею: густо, жарко, неумолимо и до звона в ушах – весь чёртов аэропорт теперь в курсе, какого я цвета. И сосед в том числе.
Его футболка аккуратно запаяна в зиплок и лежит на нашем импровизированном столе рядом с коробкой печенья.
– Спасибо, – сообщаю, смахивая её.
В туалете я сперва вынимаю из сумки подводку и старательно рисую ею глаза. И даже не пытаюсь подвергать это анализу. Только восстановив красоту, решаюсь вытянуть футболку из пакета – от неё божественно пахнет… сексом. Мужчиной, я хотела сказать. Точнее, мужской туалетной водой – просто немыслимый, утончённый и бесспорно дорогущий запах. Ткань обнимает мои плечи, грудь, живот и спину так ласково, что от удовольствия я на мгновение даже прикрываю глаза. И плевать, что моя фигура в прямом смысле в ней утонула. Обычная белая мужская футболка с круглой горловиной безбожно мне велика, но глядя на собственное отражение в зеркале, я нахожу его… безупречным. Я в самом стильном подвенечном платье из возможных.
Так нравлюсь себе, что просто не в силах не улыбаться, возвращаясь обратно. Причём, очевидно, делаю это настолько заразительно, что Лео, подняв на меня глаза, расплывается тоже. Конечно, он тут же спешит скрыться в своём планшете, но удовольствие не спрячешь, если оно такое головокружительное, как я.
– Я подсушу свою футболку в самолёте и верну Вашу, – спешу его заверить. – Могу даже простирнуть. У них в бизнес-классе гель для рук очень пахучий.
– В этом нет необходимости. Можете оставить футболку себе.
Боже, какое великодушие… Я смотрю на него и теперь делаю это как-то иначе, чем прежде. Другими глазами, что ли. Конечно, он чувствует мой взгляд, бросает свой планшет и смотрит в ответ. На мгновение мне кажется, что мир заглох и чуточку стал ярче. А в небесной канцелярии включили музыку, что-то из романтики 90-х.
– У Вас… кровь! – вдруг выдаёт с некоторым волнением и поднятыми бровями.
– Где кровь?
– Вот здесь, – указывает на мою шею, – на затылке. Вы что, поскользнулись в том туалете и упали?
– Сами Вы поскользнулись в том туалете и упали! Это боевое ранение.
– О Боже! Неужели я всё-таки что-то пропустил? – восклицает.
Клянусь, он старается не улыбаться.
– Утром меня ограбили. Я, естественно, попыталась вернуть своё. Они, что вполне логично, не хотели отдавать. Это вот последствия. Мне не видно, иначе бы я отмыла.
– Вы рану-то хотя бы обработали?
– Чем?
– Антисептиком.
– Ослу понятно, что антисептиком. Я к тому, где Вы тут видите аптечку? Или хотя бы чемодан с моими вещами?
На этот раз ему не хочется веселиться. Он разворачивается ко мне спиной и роется в своей сумке. Через минуту в его руках бактерицидные салфетки, огромный пластырь вроде бандажа и флакон с неизвестным мне средством.
– Идёмте, – предлагает, – я обработаю.
– Вы шутите? Что ещё Вы возите с собой в той сумке?
– Только самое необходимое.
Он ведёт меня в мужской туалет, и мой рассудок не оказывает этому предводительству ни малейшего сопротивления. Есть во всём этом нечто… запретно-бунтарское. Оказывается, даже в туалете можно ощутить сладко-терпкий вкус эйфории.
Рядом с этой махиной я чувствую себя мухой – даже до плеча ему не достаю. И нет, это не были мои страдающие гормоны в самолёте, от него действительно веет жаром. И тем же самым парфюмом, как от его футболки, и таким исключительно мужским шлейфом, что я теряю всякую бдительность – он убирает мои волосы с шеи, и от прикосновения его пальцев к позвонкам всё моё тело пронизывает жаром. Странное дело, внутри так горячо, а кожу засыпало мурашками.
– Вам холодно? – сразу спрашивает. И лучше б он молчал, потому что вместе со словами меня обдало его дыханием… и чуть не опрокинуло.
– Да.
– У меня есть свитер. Если Вы не слишком зациклены на гигиене, то… можете взять.
– А Вы?
– Мне жарко.
Хоспади… Жарко ему! А я сейчас всё равно что в сауне, хоть и вспучило мне всю кожу, будто я голая посреди января в Монреале! Рудиментарный рефлекс, что б его!
– Много украли? – спрашивает.
Я отрицательно мотаю головой – говорить не хочется. Но неловкость молчания всё же заставляет ответить:
– Пятьдесят евро и карточки.
– Заблокировали?
– Конечно, – киваю. – Сразу же.
– Не двигайте головой. Ссадина довольно глубокая. Как приедете домой, сразу езжайте в больницу – тут, скорее всего, нужны швы.
Ага, как же, думаю. Сейчас почему-то очень хочется напомнить ему про мой чемодан, который на самом деле гораздо ценнее пяти тысяч, потому что в нём остались воспоминания, но его пальцы на моей шее, они такие… нежные… и осторожные, что я уже натуральный канадский гусь. Мои глаза закрываются сами. Целую вечность ко мне никто не прикасался вот так, как это делает он. Незнакомый мужик
