но быстро меняли очертания на человеческие. Воздух вокруг рябил от разрядов магии — я их чувствовал, как сухие удары электрического тока.
— Ты мне скажи, — сунув револьвер подмышку, Алекс принялся споро набрасывать на шеи оборотней кольца верёвки.
Те сразу переставали дёргаться и только скулили.
— Я не знаю, — ответ был честным, хотя и бессодержательным. — Судя по запаху, это дружки тех гопников из Краснодара, — потянув носом, сказал я. — Ещё тогда мне показалось: болотом пахнет.
А вервие у шефа непростое, — сообразил я. — Верёвка самоубийцы. Вымоченная в крепком настое полыни и заговоренная. Она удерживает их от метаморфозы.
На самом деле, я не верил, что это работает. Просто читал — у Геродота, кажется.
А вот поди ж ты.
— Допрашивать будем? — деловито спросил я. К своему удивлению, я опознал одного из гопников — того, что был на геленде, с убитым мною водителем. Мы его сунули в багажник, а теперь он здесь. И вновь нападает.
— Вестимо, — задумчиво кивнул шеф. — Тащи их в погреб.
И он указал подбородком на ту самую приземистую будочку.
Глава 9
Проснулась Маша в кровати.
По самый нос укрытая пуховым одеялом, на мягкой подушке. Она даже подумала, что трамвай, математик Теодор Палыч и очкастый ей приснились, и теперь она дома, под бдительным присмотром тётки.
Но пахло от одеяла совсем не так, как от домашнего.
Там все вещи, где бы они ни были, пропитал лёгкий, но неистребимый запах тёткиных сигарет.
Здесь же пахло странно: мочой, слезами и подгорелой кашей.
В детдоме так иногда пахло в младшей группе, и сначала Маша обрадовалась: а вдруг она волшебным образом оказалась в Севастополе?..
Но чудес не бывает — широко известный факт. Так что, объяснение запаху, скорее всего, совершенно прозаическое: у кого-то случилось незапланированное протекание.
На всякий случай она ощупала себя под одеялом.
Нет. Это не она: одежда совершенно сухая.
А ещё она мягкая и пушистая.
Пижама.
Но ведь она была в школьной форме!
С большой неохотой пришлось кон-статировать: план «Б» удался.
Маша потянулась, потёрла глаза кулачками и села.
Нет, на детдом всё-таки похоже.
В комнате стояли кровати — всего восемь. На них сидели и лежали дети… девочки.
Мишки не было.
Одна из девочек подошла к Маше и посмотрела в пустоту, поверх её головы.
— Проснулась, новенькая? — спросила она, словно это и так было не понятно. — Вставай.
Девочка была высокая — самая высокая из всех. И у неё был пронзительный громкий голос, но такой бесцветный, равнодушный — словно девочка говорила не с Машей, а с… растением. Или камнем.
Это было неприятно. Неприятно и чуть-чуть страшно.
И Маша не стала спорить. Откинула одеяло, спустила ноги на пол…
— Где моя одежда? — спросила она.
— Шкафчики в умывалке, — сказала, как автомат, взрослая девочка. — Твой — с самого края, со сломанной ручкой.
Пройдя босиком в указанную девочкой дверь, Маша поёжилась.
В умывалке было неуютно. Белый кафельный пол леденил ноги, от выстроившихся в ряд умывальников веяло холодной водой и зубной пастой.
У дальней стены темнело несколько туалетных кабинок, а вот душевой или ванны не было.
Маша оглядела шкафчики: они стояли вдоль стены сразу за дверью. И подошла к тому, у которого ручка болталась на одном шурупе. Открыла…
Интересно, — думала она, переодеваясь в противный, коричневого цвета комбинезон. — Почему они себя так ведут?
В детдомовских спальнях было не так. Дети без умолку болтали, смеялись, подкалывали друг друга, рассказывали анекдоты и страшилки. Девочки мастерили кукол из полотенец, мальчишки плевались бумагой…
Было весело. Иногда — сложно.
У них даже бывали РАЗБОРКИ.
Но никогда, ни единого раза Маша не видела, чтобы дети просто сидели на кроватях и смотрели перед собой.
Как зомби.
Когда Маша вышла обратно в спальню, там оставалась лишь высокая девочка. Она терпеливо стояла у двери, ничего не делая.
Ну в смысле: можно ковырять в носу, можно чесаться, можно расковыривать носком тапочка дырку в линолеуме, на худой конец… Существует МИЛЛИОН способов занять себя, пока ждёшь.
Высокая девочка просто стояла и ждала. Как персонаж в компьютерной игрушке, — подумала Маша.
— Идём, — сказала девочка, не глядя на Машу. — На завтрак опаздывать нельзя.
Маша покорно пошла за ней.
Не выставляйся, веди себя скромно, внимательно наблюдай… — вот правила новичка, которые умный ребёнок усваивает, как только попадает в коллектив себе подобных.
Скоро я увижу Мишку, — вдруг вспомнила Маша. Сердце гулко стукнуло. — Мы ведь на завтрак идём.
В детдоме принимали пищу в большой, разрисованной сценками из «Ну, погоди», столовой. Наверняка здесь будет похоже.
— Что это за место? — спросила Маша, догнав высокую девочку.
Девочка на Машу даже не посмотрела. Она стремительно шагала по широкому тёмному коридору, и приходилось почти бежать, чтобы не отстать.
— А как тебя зовут? — спросила Маша.
И вот тут на лице девочки отразилось хоть какое-то чувство.
Замешательство.
Маша порадовалась, что как-то погуглила это слово. Услышала в телевизоре, и решила узнать, что оно означает.
Теперь она гордилась собой: знания пригодились.
— Меня зовут Эльвира, — неожиданно сказала девочка, когда Маша уже и ждать перестала.
Маша на мгновение прикрыла глаза… Вот непруха-то. Надо же так вляпаться! Эльвира. Просто ужас.
— А я — Эсмеральда, — сказала Маша.
В конце-то концов!
— Тебя зовут новенькая, — равнодушно сказала высокая девочка.
Открыв какую-то дверь, она втолкнула Машу в довольно тесное помещение — почти что будку, два на два метра, и захлопнула дверь.
И сразу Маша услыхала торопливые удаляющиеся шаги…
Значит, кормить всё-таки не будут, — разочарованно подумала Маша.
Села на единственный в комнатке стул и принялась оглядываться.
На столовую это не похоже. Ни стола, ни тарелок, ни других детей… Хотя запах каши усилился настолько, что стал противным. Тревожным каким-то, болезненным.
Маша принялась считать: если она проснулась утром — то есть, следующим утром, после школы… То завтрак был сутки назад.
Ну как завтрак?.. Две печеньки и стакан молока — так переживала за Мишку, что кусок в горло не лез.
Тётка попыталась впихнуть в неё какие-то мюсли из пакетика, но Маша отказалась.
Химия, — говорила тётя Глаша из детдомовской столовой. — Стопроцентов искусственных добавок.
Любви тётки к всяким зёрнышкам, сушеным ягодкам и подозрительным сморщенным фруктам она не одобряла.
На стене, напротив стула, висел плоский телевизор. От нечего делать, Маша принялась его разглядывать, стараясь угадать: покажут что-нибудь интересненькое, или нет.
Сначала экран был пуст. Но вот он вспыхнул, пошел рябью и стал показывать какие-то круги.
Маша оживилась.
Но скоро соскучилась: круги были до жути одинаковыми. Ни погонь, ни стрельбы, ни красивых тётенек в шикарных платьях…
Вместе с изображением в телевизоре что-то ритмично щелкало. Сначала Маше показалось, что это тикают часы — как у них с тёткой дома. Но потом она вспомнила нужное слово: метроном.
Такой стоял в классе пения, его запускали, когда кто-нибудь садился за пианино.
Метроном стучал мерно, усыпляюще, потом в его стук вплёлся более сложный ритм, и принялся рассказывать историю…
Но глаза Маши уже закрылись, руки безвольно свесились вдоль тела. Девочка уснула.
Перенесёмся в другую часть того же здания.
Обычный кабинет, какие бывают у многих директоров заводов или других крупных предприятий.
Шторы, ковёр, мебель — каждая вещь дышит роскошью, большими деньгами.
Только вот… Вещи эти до того не похожи одна на другую, что создаётся впечатление: их подбирали случайным образом. Брали, что понравится и просто стаскивали в этот кабинет, не заботясь, насколько подходят они к тем, что уже есть.
Шторы на окнах были бархатными, одна — малиновой, другая — зелёной. Ковёр на полу — с желто-чёрным восточным орнаментом, стол красного сукна был окружен мягкими стульями с обивкой в синий цветочек…
За столом сидел давешний очкастый, что приходил в школу.
Он смотрел в монитор.
К монитору была подключена камера, передающая изображение из крошечной комнаты.
В комнате, на стуле перед работающим
