кофе после битвы. Твой вечно напряженный мозг наконец-то дает тебе команду отдохнуть, наконец-то дает тебе передышку, заслуженный отдых, на который ты имеешь право. Не тот отдых, что ты выпросил, выклянчил, не тот отдых, что ты вырвал у судьбы против ее желания, а тот отдых, который тебе выдали в награду за битву, ту битву, в которой ты победил: может ли на свете быть что-то слаще этого? Сладкий отдых как конфетка, как шоколадка, как тающее на солнце мороженое: может ли что-то еще лучше доставить удовольствие сладкоежному агенту Света? Я был именно таким. Агент-сладкоежка. Воин с карамелькой за щекой. Смерч смерти с огненным мечом и зефиркой в нагрудном кармашке. Я был им и мне нечего стесняться. И моя страсть к сладкому ни разу не помешала мне разгромить врагов. Тех, что я уже развоплотил, вряд ли интересует, какой шоколад я люблю (а я люблю молочный, товарищи). Так что можно быть дельным человеком , и при этом думать о мощной силе шоколада. Я был именно таким. Я знал, что такие минуты отдыха – самые сладкие в жизни. Потому что само небо дает тебе отдохнуть. Само небо знает, что ты потрудился на славу, ты сражался, ты победил и ты заработал отдых. Иногда в самый разгар битвы очень хочется свалить на недельку куда-то к теплым берегам и ласковому морю. Это ловушка. Потому что, лежа на шезлонге, обмазавшись кремом от загара, с коктейлем в одной руке и солнечными очками в другой, бесконечно вглядываясь на море, ты вдруг осознаешь, что битва идет без тебя, а ты постыдный дезертир, не более, и таких расстреливать надо, потому что ни один воин не покидает поле боя в разгар битвы. И тебе становится нестерпимо стыдно. И вот уже песок недостаточно горячий, море недостаточно синее, небо недостаточно безоблачное, шезлонг жесткий, коктейль невкусный, а ты- никчемный, трусливый воин, сбегающий с поля боя. От так вот. Я отлично знал это за собой – и то, что мне постоянно хочется сбежать, и то, что когда я поддаюсь на такие мысли, я потом бесконечно корю себя за праздность, за трусость, за слабость, за то, что не выдержал напора битвы, а надо было бороться до последней капли крови. Зато те случаи, когда само небо дает отдохнуть, их видно сразу. Ты расслаблен, ты улыбаешься, ты рад любому шезлонгу, да, что там, ты готов загорать прямо на голой гальке. Любой коктейль кажется тебе амброзией. Любая еда вкуснейшей, шедевром поварского искусства. Море синее и оно правильно синее. Песок золотой. Все на месте. Нет ничего более прекрасного. В такие моменты ты можешь растянуться где угодно на пляже, сладко потянуться и тихо прошептать в голубое небо «спасибо». Я легко узнавал эти моменты, душа в них отличалась легкостью. Самое главное – перетерпеть середину битвы, когда сил уже не остается и кажется, что она будет длиться вечно. В сердце битвы враги нападают на тебя со всех сторон. В сердце битвы земля под тобой пропитана кровью, и уже не разобрать, где твоя, а где кровь врага. В сердце битвы время замедляется и ты смотришь только на бесконечные стрелы с отравленными наконечниками, летящие в тебя, и видишь только взмахи мечей врагов в шаге от тебя и огненные шары, летящие по небу. Небо чернеет, воздух густеет от стонов раненых и убитых. И ты думаешь: «А на кой это все?». Ведь где-то есть море, солнце, песок, радостные люди? И ты пакуешь чемоданы и бежишь, бежишь, как сами знаете кто с корабля. Бежишь от этой серой ноябрьской хмари, пробирающей до костей, от проблем, забот и хлопот, от нерешаемых задач, от целей, поставленных небом, от которых у тебя волосы встают дыбом на руке и страх сжимает холодными пальцами твое горло, ты думаешь, что бежишь от проблем, но ты бежишь от самого себя. И вот там, под парящим солнцем, на мягком шезлонге, с шумом волн и синей линией горизонта тебе вдруг становится нестерпимо стыдно за свой побег. Ты вдруг понимаешь, что ты дезертир, трус, что ты сбежал с поля боя. И уже отдых не в радость. И уныло тянутся дни. Ведь ты знаешь, кто ты и как тебя зовут. И уже появляются шальные мысли поменять билет, вернуться домой и опять, с остервенелым отчаяньем ввязаться в бой. Но ты терпишь, купаешься в море, ешь мороженое, жаришься на солнышке и ненавидишь, ненавидишь, ненавидишь себя с каждым днем все больше и больше. Эта ненависть глухо поднимается в тебе и закрывает солнце, море, небо. Она закрывает тебе глаза на любую радость от паузы, от остановки, от отдыха, от отпуска. Эту ненависть к себе вызывает твоя совесть. А она никогда не спит.
Я стоял перед витриной кофейни. Смотрел, как люди внутри в теплом кафе пьют горячий вожделенный кофе. Мог ли я туда зайти? Имел ли право на перерыв? Или сейчас же на меня нападут полчища темных, а я буду еле успевать от них отбиваться моим огненным мечом? Я не знал ответа на эти вопросы. Наконец, дверь открылась и оттуда вышла пятилетняя девочка с розовым бантом, смешливо наморщила нос и прокричала: «Эй! Дядя! Эй! Иди!». Я подумал, что это знак и придержал дверь после ее мамы, которая смущенно улыбнулась мне и пошла что-то выговаривать дочке, а зря – девочка была совершенно волшебная. Я зашел внутрь и попросил американо. Сложил руки на деревянный аутентичный модный хипстерский стол и положил на них голову в ожидании официанта. Я почувствовал, как мгновенно провалился в минутный сон. Я видел самого себя, только издали, как будто при съемке с квадрокоптера. Я размахивал огненным мечом, убивая восстающие передо мной черные массы, с вылетающими из них костями, только теперь я видел, что от этих масс вылетали бесплотные черные тени, на оболочке которых мерцали легкие язычки пламени от моего меча. Они как будто были заражены моим огнем. Они взлетали вверх метров на тридцать и там, на высоте, среди звезд, их как будто разрывало оранжевым огнем изнутри. Они распадались на очень мелкие черные частицы, которых потом тоже разрывало на атомы. Я почувствовал себя польщенным. Значит, я уничтожал и их метафизическую материю. Понятно, что это были порождения тьмы, но, видимо, они тоже распадаются на что то физическое и бесплотное. Значит, мой меч работал и тут и там. Я довольно улыбнулся, мне было сладко во сне, знаете, иногда бывают такие сладкие
