«Я хочу уснуть, — думает Малин, — сном, крепче которого не бывает».
Здесь темно, тесно. Тем не менее мне все видно.
Тут, внутри, довольно холодно, но все же не так, как там, на дереве посреди равнины. Но что мне холод! Здесь нет ни ветра, ни бури, ни снега. Я скучаю по ветру и снегу, но предпочитаю ясность видения, которая появляется в том состоянии, в котором я пребываю сейчас. Что я знаю, что я могу? И как это получается, что я сейчас сразу нахожу нужные слова? Раньше этого не было.
И разве не весело наблюдать, как все обо мне теперь хлопочут? Как, увидев мое лицо, спешат засвидетельствовать, что знали меня раньше? А ведь тогда, в прошлом, они отворачивались, завидев меня в поселке. Обходили стороной, чтобы случайно не встретиться со мной взглядом, чтобы не коснуться моего тела, моей грязной, как они считали, одежды, пропитанной запахом пота и мочи.
Омерзительной, отталкивающей.
А дети, которые не давали мне покоя? Донимали и мучили, без устали издевались? Тысячи и тысячи цветов зла пышно расцвели при попустительстве их мам и пап.
Над тем, что я умер, можно разве что посмеяться. Еще при жизни я был сама скорбь.
Трубы шоколадной фабрики «Клоетта».
Их не видно с кольцевой транспортной развязки возле древнего монастыря Вреты, но можно заметить дым. Белый, как снег, поднимается он к небу, только притворяющемуся голубым. Там скользят продолговатые утренние облака, и воздух синеет, а ртутный столбик опускается все ниже — вот цена, которую приходится платить за этот свет.
— Нам здесь надо повернуть?
На щите надпись «Юнгсбру» — и стрелки в обе стороны.
— Не знаю.
— Мы повернем, — говорит Зак и крутит руль. — Нужно будет включить навигатор GPS, когда приедем в поселок.
Малин и Зак проезжают по территории монастыря Вреты — мимо дремлющих шлюзов, пустых бассейнов, закрытых на зиму кафе. Домов, где за окнами движутся люди. Деревьев, выросших на свободе. Продуктового магазина сети «Иса». Никакой музыки в машине — Зак не настаивает, а Малин наслаждается относительной тишиной.
После автобусной остановки слева появляется поселок, а справа дома уходят в низину, и за ними расстилается озеро Роксен. Автомобиль катится по спуску, по лесистой местности, и вскоре справа открывается поле, а в нескольких сотнях метров от него еще больше домов карабкаются на крутой склон.
— Сливки общества, — говорит Зак. — Медики.
— Завидуешь?
— Да не то чтобы…
«Кюнгсбру», а на другом указателе — «Шернорп», «Юнгсбру».
Они сворачивают к конюшне, выкрашенной в традиционный кирпично-красный цвет и стоящей посреди мощеного двора, на котором, однако, не видно ни одной лошади. Несколько девочек-подростков в стеганых куртках и дутых сапогах носят тюки с сеном из одной боковой пристройки в другую. Автомобиль приближается к фешенебельным домам. Поднимается на холм — и вот уже мелькают трубы «Клоетты».
— А знаешь, — говорит Зак, — я чувствую сейчас запах шоколада. Со стороны фабрики.
— Я перехожу на GPS. Так мы найдем то, что ищем. Итак, первое имя в списке.
Она не хочет их впускать.
Памела Карлссон, тридцати шести лет, блондинка со стрижкой «паж», одинокая, продавщица в бутике «Н&М». Она живет в доме сразу за уродливым белым зданием универсального магазина «Хемчёп». Это деревянное строение, выкрашенное в серый цвет, в нем всего четыре квартиры. Она говорит с ними через страховочную цепочку, мерзнет в трусах и белом топике: очевидно, они разбудили ее, когда позвонили в дверь.
— Вам нужно войти? У меня не убрано.
— В подъезде холодно, — отвечает Малин, а в голове проносится: «Человека убили, подвесили на дерево, а она беспокоится, что у нее не убрано. Однако…»
Тем не менее она позвонила.
— Вчера у меня была вечеринка.
«Еще одна», — бурчит Зак.
— Что?
— Ничего, — отвечает Малин. — Нам совершенно неважно, убрано у вас или нет. Мы не отнимем у вас много времени.
— В таком случае…
Дверь закрывается, слышится лязг, потом открывается снова.
— Входите.
Квартира однокомнатная: диван-кровать, маленький столик, кухонный угол. Мебель из «ИКЕА», тюлевые занавески и скамейка в деревенском стиле, вероятно доставшаяся по наследству. Везде валяются коробки из-под пиццы, пивные банки, стоит ящик с белым вином. На подоконнике пепельница, полная окурков.
Хозяйка заметила, что Малин смотрит на пепельницу.
— Обычно я не разрешаю курить здесь, но вчера не могла выгнать их на улицу.
— Кто они?
— Мои приятели. Вчера мы заходили в Интернет, в самый разгар нашей вечеринки, и вот увидели его фотографию и просьбу звонить. Я позвонила сразу. Или почти сразу.
Она села на кровать. Ее не назовешь толстой, но под топиком обозначились небольшие складки.
Зак уселся в кресло.
— Что вы знаете о нем?
— Не много. То, что он жил здесь, в поселке, и как его называли. Ничего больше. Это он?
— Да, мы почти уверены.
— Черт! Об этом вчера говорили весь вечер.
«Вот что она запомнила! — думает Малин. — То, что на вечеринке было о чем поговорить. Еще бы, такая тема! Послушайте, что я вам сейчас расскажу: значит, так, приятель моего приятеля…»
— То есть вы не знаете, кем он был?
— Он точно получал пособие по нетрудоспособности. И его называли Мяченосец. Я думала, потому что он был такой невероятно толстый, но пишут, что совсем не поэтому.
Оставив Памелу Карлссон с ее беспорядком и головной болью, они направляются на улицу Угглебувеген, в четырехэтажную виллу оригинальной архитектуры, где, как кажется, из всех комнат открывается вид на поле с расстилающимся вдали озером Роксен. Страховой агент с ввалившимися глазами, по имени Стиг Уннинг, открывает дверь, в которую они постучали золотой львиной лапой.
— Звонил мой сын. Вы можете поговорить с ним. Он в подвале.
Его сын Фредрик занят видеоигрой. Ему около тринадцати; это тощий прыщавый подросток, одетый в слишком большие джинсы и оранжевую футболку. Гномы и эльфы на экране мрут один за другим.
— Ты нам звонил, — начинает Зак.
— Да, — отвечает Фредрик, не сводя глаз с экрана.
— Зачем?
— Потому что я узнал человека на снимке. Думал, полагается вознаграждение. Это правда?
— Нет, к сожалению, — отвечает Малин. — За опознание жертвы убийства вознаграждения не полагается.
Гну разорвало в клочья, а тролль лишился конечностей.
