мистера Суинтона более деликатный джентльмен, чем тот, кто его послал.
Последнее было произнесено про себя и не предназначалось портье.
— Он сказал, сэр, — продолжал тот, — что прибыл с пароходом…
— С пароходом?
— Да, сэр, с нью-йоркским. Он только что причал.
— Да, да. Я слышал свисток. И что же?
— Что он прибыл с пароходом и подумал… подумал…
— Оставьте, любезный: не нужно пересказывать мне его мысли. Где он? Проводите его сюда, и пусть говорит сам.
«Из Нью-Йорка? — размышлял Мейнард после выхода портье. — Кто бы это мог быть? И какое важное дело могло заставить разбудить человека в половине пятого утра — предположим, я бы спал, чего, к счастью, нет. Неужели Имперский город[35] в огне, а Фернандо Вуд,[36] словно второй Нерон,[37] радостно играет на скрипке, глядя на его руины?…» А! Рузвельдт!
— Мейнард!
Тон восклицаний свидетельствовал о неожиданности встречи и о том, что эти два человека давно не виделись. За возгласами последовало взаимное объятие. Дружба их была такова, что не удовлетворялась простым рукопожатием. Соратники и друзья, они не раз стояли рядом под смертельным огнем на поле битвы. Шаг за шагом поднимались по тяжелым склонам Чапультепека[38] перед лицом гаубиц с их смертоносным рычанием, бок о бок упали на вершине, и кровь их смешивалась, стекая вниз.
С тех пор они друг друга не видели. Неудивительно, что встретились с чувствами, которые соответствовали пережитому вместе.
Прошло несколько минут, прежде чем они могли начать связно разговаривать. До этого они только обменивались восклицаниями. Первым успокоился Мейнард.
— Благослови вас Бог, мой дорогой граф! — сказал он. — Мой великий учитель в искусстве войны! Как я рад снова вас видеть!
— Не больше, чем я вас, cher camarade![39]
— Но почему вы здесь? Я вас не ждал, хотя, как ни странно, только что о вас думал!
— Я здесь, чтобы повидаться с вами — именно с вами!
— А в чем дело, дорогой Рузвельдт?
— Вы сказали, что я обучил вас искусству войны. Пусть будет так. Но ученик превзошел учителя, намного превзошел его в славе. Поэтому я здесь.
— Объяснитесь, граф!
— Прочтите. Это сбережет нам время. Видите, адресовано вам.
Мейнард взял протянутое ему запечатанное письмо. На нем было написано:
Капитану Мейнарду.
Распечатав конверт, он прочел:
«Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке в свете последних новостей из Европы надеется, что свобода еще не окончательно истреблена на нашей древней родине.[40] Снова предпринимается попытка восстановить ее, и мы намерены принять участие в том, что происходит в Бадене и в Палатинейте.[41] На нас большое впечатление произвела храбрость, проявленная вами в последней мексиканской войне, ваша забота о тех соотечественниках, которые служили под вашим началом, но особенно ваша всем известная преданность делу свободы. Поэтому мы единодушно решили предложить вам руководство нашим предприятием. Мы понимаем, какие вас ожидают опасности, и знаем, с каким мужеством вы их встречаете. Мы не можем пообещать вам другой награды, кроме славы и благодарности народа. Согласны ли вы, сэр, принять наше предложение?»
Письмо кончалось полудесятком подписей, на которые Мейнард только бегло взглянул. Он знал этих людей и слышал об их движении.
— Согласен, — сказал он, задумавшись всего на несколько секунд. — Передайте мой ответ комитету.
— Передать ответ? Мой дорогой Мейнард, я приехал, чтобы увезти вас с собой.
— Я должен ехать с вами?
— И сегодня же. Восстание в Бадене началось, и вы знаете, что революционеры не станут никого ждать. Дорог каждый час. Нас ждут со следующим пароходом. Надеюсь, вам ничего не мешает? Что? Что-то есть?
— Да. Есть одно щекотливое дело.
— Не женщина? Нет, нет! Вы для этого слишком солдат!
— Нет, не женщина.
На лице Мейнарда появилось странное выражение, словно он скрывает правду.
— Нет, нет! — продолжал он с принужденной улыбкой. — Не женщина. Всего лишь мужчина, вернее, существо с внешностью мужчины.
— Объяснитесь, капитан. Кто или что это?
— Ну, дело простое. Час назад я ударил этого типа по лицу.
— Ха!
— Сегодня был бал — здесь, в отеле.
— Знаю. Я встретил уходящих с него. Ну и что?
— Была на нем молодая леди…
— И об этом можно было догадаться. Кто слышал о ссоре, за которой не стояла бы женщина, молодая или старая? Но простите за то, что прерываю вас.
— В конце концов, — продолжал Мейнард, по-видимому, меняя тактику, — мне можно не рассказывать вам об этой леди. Она почти не имеет отношения к делу. Все произошло в баре после окончания бала.
Я пошел в бар, чтобы выпить, и был у стойки, когда услышал, что упоминается мое имя. Три человека стояли недалеко от меня и, как я вскоре понял, действительно говорили обо мне. Они немало выпили и меня не видели.
Одного из этих троих я знал в Англии, когда мы вместе были на британской службе.
Остальных двоих — я думаю, они американцы — я впервые случайно встретил несколько дней назад. У меня тогда с ними была легкая стычка, но нет необходимости рассказывать вам о ней. Хотя я тогда почти ожидал вызова. Однако вызова не было: можете представить себе, что это за люди.
Говорил мой бывший сослуживец по английской армии; он слишком вольно рассказывал о моей карьере в ответ на вопросы тех двоих.
— Что же он им сказал?
— Множество лживых выдумок, и хуже всего то, что меня будто бы выгнали с английской службы! Конечно, больше он ничего не сказал. После этого…
