на женщину. Мать и дочь тотчас поняли, что молодая бурятка в телеге и есть тот нойон, из-за которого было столько разговоров. Кто мог подумать…
- Проходите в дом… - растерянно пригласила ее мать.
Жаргалма взяла с телеги маленький чемоданчик гостьи.
- Здравствуйте, амар сайн, - весело проговорила молодая женщина, слезая с телеги. - Ой, я ноги отсидела, ступить больно.
- Мы растерялись и не поздоровались, - смутилась мать. - Амар сайн. Проходите в летник. Кони у нас быстрые… Вы хорошо доехали?
Абида сердит на свою жену: «Не успел коней остановить, она уже сунулась: «Нойн не приехал?» Кто ее за язык тянет? Не понимает, что при новой власти даже бурятская баба может стать нойоном…»
Ему надо бы и на себя сердиться: в сомонном Совете принял за начальника не эту женщину, а толстого кучера, который привез ее в Совет. Абида всегда считал, что нойоны бывают рослые, толстые, важные мужчины. Хорошо, что выручил тамошний зайсан:
- Вот Санжима Дашиевна. Ее вы и повезете.
Тут только Абида и разглядел эту женщину - она сидела среди других и весело смеялась над всеми его недоразумениями. И нисколько не обиделась, не рассердилась… «Ну, ладно, то прошло, - успокаивал себя Абида, - а теперь моя жена со своими дурацкими вопросами…»
Абида притворился - ну, лол, и что ж, что женщина стала начальником. На самом же деле он не понимал: «Неужели теперь такая нехватка в мужчинах, что бабы стали разъезжать на паре лошадей, в хорошей телеге, с красивой сбруей?… Перед этой молодой женщиной, значит, как послушники-хувараки перед строгим ламой, должны дрожать начальники всех аймаков? Ну была бы она почтенная, седая абгай, а то ведь молоденькая…»
«Может, она поставлена только над женщинами? - размышляет Жаргалма. - Что, если я расскажу ей про свои беды, как меня обидели, оговорили? Отец с матерью выйдут куда-нибудь, обязательно расскажу».
«Бедная женщина, - жалела приезжую Мэдэгма. - Ездишь, бродишь… Где ты родилась, кто твои отец-мать?
Не спросишь тебя об этом, нельзя… Раз ты нойон, значит, обидчива. А обидчивый нойон опасен, это все знают…
Бедная ты женщина, и поговорить-то с тобой по-простому нельзя: скажешь нашему зайсану, он на нас тяжелые налоги нагрузит или заставит лишний раз дежурить с конем в Совете…» Тут мысли Мэдэгмы повернулись в другую сторону, она подумала, что приезжая, пожалуй, счастливая женщина. Она же не к свекровке в гости поехала, а по важным делам. Ей всюду доброго коня дают, для нее хорошую телегу выбирают - езжай куда тебе надо. Ничего, что женщиной родилась. Хорошо бы наша Жаргалма таким нойоном стала.
Когда жена и дочь думают о чем-то, отец тоже не зря сидит, дым из трубки пускает, и в его голове разные мысли пасутся.
«Времена меняются, - рассуждает про себя Абида. - Никому не нужные бабы становятся начальниками. Кто бы поверил раньше, что я стану гонять коней, сбивать им копыта из-за бабы? Хотя… мне что? Прикажут - и беззубую старуху повезу. Начальники начальник… Завтра эту гостью увезу и все, на душе легче станет. Чем бы вот веревку получше обернуть, а то у пристяжного бока трет…»
Потом пришло другое удивление: почему эта начальница не важничает. Мэдэгма рассказала ей про больного сына Шойроба, она жалеет, говорит, что в город увезти надо, лечить, теперь знающие доктора простых людей лечат.
- Ламы лечили… Мы его в дацан возили, не помогло.
- У лам какое лечение, - махнула рукой Санжима Дашиевна. - Обман у них. К доктору надо. Слепым зрение возвращают, глухие слышать начинают. И платить не надо. При красной власти бесплатно лечат. Свезите к доктору.
- Хорошо бы, - не очень уверенно соглашается мать.
- А ты, малыш, в школу ходишь? - спросила приезжая Очира. - В каком классе?
- Я в школу не хожу, - громко ответил Очир. - Меня не пускают, дома держат…
- Болен он, - неловко оправдывается отец. - Два года болел.
- Не два года, - снова смело заговорил Очир. - Одну зиму я болел. Потом отец не пустил в школу, сказал, что надо овец пасти.
Отец и мать переглянулись. После того как отец отвезет куда надо эту начальницу, вернется домой, он напомнит Очиру этот вечер. Особенно лупить не станет, а за уши оттаскает.
«Что мне делать? - мучается тем временем Жаргалма. - Сказать ей или не сказать? Как открою рот, так сразу и слезы… И ничего не сумею рассказать. Надо о Норбо рассказать, пусть она все узнает. Может быть, поможет. А вдруг станет просто утешать: успокойся, мол, не плачь, все пройдет. Норбо приедет за тобой. Ведь она женщина. И еще, пожалуй, сама заплачет от жалости… А когда уедет, когда наш летник затеряется из виду, все забудет. Не станет же она ходить по юртам и приказывать, чтобы не болтали глупости про Абидуеву Жаргалму. Нет, - твердо решила Жаргалма, - ничего я ей не скажу».
Она стала слушать, что говорит Очиру приезжая.
- А тебе хочется в школу, Очир? - спрашивала Санжима Дашиевна. - Вижу, что хочется… Нельзя из-за овец учение бросать. Сейчас все учатся. Когда Очир станет ученым человеком, не только отцу с матерью будет большая польза. Теперь и для взрослых школы открываются, старые люди тоже учиться хотят. Советская власть сил на это не жалеет, денег много отпускает. Трудно нам. Мало у нас светлых помещений для школ, нет столов, скамеек… Даже досок нет, чтобы буквы писать мелом. Но ничего, все будет! Ведь у нас есть самое главное - право учиться.
Жаргалма чувствует, что у нее горит все тело. Ей вспомнился невысокий седоватый Доржи, который просил Норбо сделать для школы доску. Норбо потребовал деньги за работу, прикрикнул на мать. Доржи перед уходом сказал: «Стыдно писать Ленину-багше, чтобы нам из Москвы прислали доску для школы».
Жаргалме вдруг начало казаться, что все это было при ее отце, при матери, при этой начальнице, что все они осуждают Норбо, который не захотел без денег смастерить доску. Что, если она знает и про колыбель, которую Норбо сделал за десять фунтов муки?
Приезжая достала из кожаного потертого портфеля книгу, тетрадку и карандаш, подала Очиру:
- На, пусть руки привыкают к тетради, к карандашу. Ты рисовать умеешь?
- Всю стену углем исчертил, - ласково пожаловалась мать.
- Зимой на снегу палочкой рисую, - похвастался Очир. Он подошел к сестре, показывает ей
