прелесть умной речи. Он в свете был министр, а у себя поэт, Отрекшийся от всех соблазнов и сует, —
писал П. А. Вяземский в стихотворении «Дом Ив. Ив. Дмитриева».
Впрочем, не все были столь благожелательны в оценке Дмитриева. «Министр по наружности, — вспоминал Михаил Максимович Попов, — благородный в своих стихотворениях, осторожный и приличный в самих эпиграммах и сатирах, нравоучитель в баснях, проповедник нежности к людям и даже к животным, был он совсем не то в домашней жизни и общественных связях. Он был скуп и одевал людей своих дурно, кормил еще хуже. Поступал с ними, как степной помещик: при самом малейшем проступке или потому только, что сам вспылил, он тотчас прибегал к расправе».
Наружность иногда обманчива бывает: Иной, как зверь, а добр; тот ласков, а кусает, —
так писал сам Дмитриев в басне «Нищий и собака».
К его творчеству относились тоже весьма неровно. Он пробовал себя почти во всех лирических жанрах: сочинял апологи, эпиграммы, русские песни, послания, мадригалы; его стихотворение «Ермак» (1794) прозвучало как откровение, а басни многие считали образцовыми. «Крылова уважаю и люблю, как остроумного писателя, но в эстетическом, литературном отношении всегда поставлю выше его Дмитриева», — писал П. А. Вяземский Бестужеву. «И что такое Дмитриев? — обращался в это же время Пушкин к Вяземскому, — все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова; все его сатиры — одного из твоих посланий; а все прочее — первого стихотворения Жуковского. Ты его когда-то назвал: le poète de notre civilisation[1]. Быть так, хороша наша civilisation». Пушкин оказался более прозорлив: муза Дмитриева, затянутая в мундир приличия и осторожной правильности, суха и скучна по большей части.
Бык с плугом на покой тащился по трудах, А Муха у него сидела на рогах, И Муху же они дорогой повстречали. «Откуда ты, сестра?» — от этой был вопрос. А та, поднявши нос, В ответ ей говорит: «Откуда? — мы пахали!»
Пожалуй, лишь эта басня да песня «Стонет сизый голубочек…» пережили свой век. Принесшие ему славу стихотворения «Модная жена», «Чужой толк» довольно бесцветны и невыразительны. Дмитриеву не доставало не мастерства и учености, а раскованной силы и непринужденности, которые очень редко встречаются в его стихах, но все же встречаются.
В черной мантии волнистой, С цветом маковым в руках И в короне серебристой — В тонких белых облаках — Потихоньку к нам спустилась Тишины подруга, ночь, Вечера и теней дочь.
М. А. Дмитриев (1796–1866)
Михаил Александрович Дмитриев указывал, что происходит от Рюрика в 28-м колене и от Мономаха в 21-м, и далее, говоря о родословной своей, писал: «Мой пращур — прапрадед Дмитриев Семен Константинович; в дарованной ему грамоте отмечались его заслуги в защите юных детей царя Ивана, а также Петра, в 1689 году укрывшегося в Троице-Сергиевом монастыре при известии об узурпаторских замыслах царевны Софьи. Мой дед — Иван Дмитриев, городничий города Сызрани Симбирской губернии. Отец мой — Александр Дмитриев, будучи офицером Семеновского полка, отличился в русско-шведской войне 1788–1790 годов. Мой дядя — Иван Иванович Дмитриев, поэт, министр юстиции».
Сам же Михаил Александрович Дмитриев был поэтом и чиновником с прочной репутацией ретрограда, сложившейся еще при жизни его.
Он учился в Московском благородном пансионе и в Московском университете, штудировал эстетику, изучал немецкий и латынь, совершенствовался во французском, с увлечением читал Державина и Жуковского, Флориана и Парни, Клопштока и Шиллера. В 1815 году переехавший в Москву Иван Иванович Дмитриев поселил племянника в своем доме. Через дядю Михаил Александрович знакомится с Жуковским, Вяземским, Давыдовым. В подражание «Арзамасу» вместе со своими друзьями Раичем, Писаревым, Курбатовым учреждает в конце 20-х годов «Общество любителей громкого смеха», на заседаниях которого читались пародии на литературных староверов и шутливые стихи на нелепые замашки педантов-профессоров. Он как будто шел в ногу со временем, но вскоре все изменилось.
В 1824 году Дмитриев опубликовал язвительную рецензию на действительно несколько туманные и вялые размышления П. А. Вяземского о романтизме, составившие его предисловие к «Бахчисарайскому фонтану» Пушкина. Началась полемика, с обеих сторон посыпались эпиграммы. Наконец, как рассказывает Логинов, Вяземский, которому эта перепалка надоела, «повез показывать эпиграммы Дмитриева дяде его Ивану Ивановичу, а свои от него скрыл. Дядя ужасно рассердился на племянника, так что даже перестал принимать его».
В следующем 1825 году благодаря Михаилу Александровичу Дмитриеву развернулась шумная полемика вокруг «Горя от ума» Грибоедова — отрывки из пьесы были опубликованы в альманахе «Русская Талия». Для современников литературный облик Дмитриева выяснился окончательно. Вяземский окрестил его Лжедмитриевым, как недостойного преемника дяди, Соболевский в эпиграмме-эпитафии назвал «камердинером на Парнасе», репутацию бездарного и кичливого стихотворца окончательно закрепил за ним Белинский.
Сочинительство, однако, Дмитриев не оставил, за год до смерти, в 1865 году, вышло двухтомное собрание его стихотворений. М. А. Дмитриева-поэта к тому времени уже не существовало.
Служебная карьера Дмитриева вроде бы складывалась более удачно. Начав со скромной должности надворного судьи, он дослужился до обер-прокурора московского отделения Сената, позже заведовал делами общего собрания московских департаментов Сената и носил звание камергера. Но в 1847 году он был уволен за строптивость министром юстиции графом Паниным. И в службе Дмитриев имел свою точку зрения, очень часто не совпадавшую с мнением официальных властей. «Везде правительство, — писал он в одной из своих конспиративных заметок, — установлено для народа, а у нас весь народ живет для правительства. Это такое уродство, какого не представляет история… Одно правительство имеет слово, одна казна владыка, одна казна вольна придумать себе, что к лучшему, и совершать беспрепятственно, хотя бы в ущерб интересам и
