говорят о том, что сердце его свободно.
— Я никогда хорошо не знал, что означают цвета, — отвечал дон Карлос, — но зато я прекрасно знаю, что то, что я не влюблен, объясняется менее всего моею нечувствительностью, а скорее сознанием, что я недостоин быть любимым.
Они наговорили друг другу множество прекрасных вещей, которых я не буду вам пересказывать потому, что не знаю их и не хочу вам сочинять[95] других, так как боюсь обидеть дон Карлоса и незнакомку, ибо они были более благоразумны, чем я, о чем я узнал потом от одного почтенного неаполитанца, знавшего их обоих. Наконец дама в маске призналась дон Карлосу, что она — та самая, которая благосклонна к нему. Он просил позволения видеть ее. Она отвечала, что еще не время и что она найдет к этому случай и, чтобы показать ему, что она не боится остаться с ним наедине, даст ему залог. Сказав это, она на испанский манер сняла перчатку с прелестнейшей в мире руки и дала ему перстень, который он взял в таком изумлении от этого приключения, что едва не забыл ей поклониться, когда она его оставила. Прочие кавалеры, которые отошли от него из скромности, теперь приблизились. Он им рассказал о происшедшем с ним и показал довольно дорогой перстень. Каждый высказал об этом свое мнение, а дон Карлос был столь пленен незнакомкой, как будто бы видел ее в лицо, ибо воображение имеет большую силу над теми, кто одарен им.
Прошла целая неделя без вестей о даме, и я никогда не мог узнать, сколько он об этом беспокоился. Однако он каждый день ходил поразвлечься к одному пехотному капитану, где часто собиралось для игры много знатных людей.
Однажды вечером, когда он, не участвуя в игре, ушел домой в необычный для него час, его окликнули по имени из комнаты нижнего этажа какого-то огромного дома. Он подошел к решетчатому окну и по голосу узнал свою любовницу-невидимку, которая сразу же сказала ему:
— Подойдите, дон Карлос; я жду вас здесь, чтобы решить наш спор.
— Вы храбры только на словах, — ответил ей дон Карлос, — вы заносчиво бросаете вызов, а потом прячетесь целую неделю, чтоб показаться из-за решетки.
— Мы увидимся ближе, когда придет время, — сказала она ему. — Совсем не из робости откладывала я встречу с вами: я хочу узнать вас, прежде чем покажусь вам. Вы знаете, что на поединке бьются равным оружием: если ваше сердце не столь же свободно, как мое, — на вашей стороне будет преимущество; вот почему я хочу сначала разузнать о вас.
— И что же вы узнали? — спросил дон Карлос.
— Что мы довольно-таки подходим друг к другу, — отвечала дама-невидимка.
— Однако условия не совсем одинаковы, — сказал ей дон Карлос, — потому что, — прибавил он, — вы меня видите и знаете, а я совсем вас не вижу и не знаю. Что же, по-вашему, должен я думать, когда вы так старательно скрываетесь? Ведь не прячутся же, когда имеют добрые намерения; да и легко обмануть человека, если он не примет предосторожности, — но в другой раз его не обмануть. Если же я служу вам только для того, чтобы в другом возбудить ревность, то предупреждаю, что я для этого не подхожу и не могу ничем служить вам, кроме как любить вас.
— Есть ли у вас основания так смело обо мне думать? — спросила невидимка.
— Не без причин, — ответил дон Карлос.
— Знайте, — сказала она, — что я вполне откровенна, — это вы увидите из дальнейшего моего отношения к вам, и я бы хотела, чтобы и вы были таким же.
— Это верно, — сказал дон Карлос; — однако верно и то, что я должен видеть вас и знать, кто вы.
— Вы скоро это узнаете, — ответила невидимка, — не теряйте лишь надежды и терпения: только этим вы можете заслужить то, чего хотите от меня, и я вас уверяю (чтобы ваше искательство не было без оснований и надежды на вознаграждение), что по знатности я равна вам и достаточно богата, чтобы дать вам возможность жить с таким же блеском, как самые знатные принцы королевства; что я молода и скорее хороша, чем дурна; а что касается ума, то у вас его более чем достаточно для того, чтобы увидеть, есть ли он у меня.
Сказав это, она отошла от окна, оставив дон Карлоса с открытым ртом, готового ответить и столь удивленного неожиданным ее признанием, столь влюбленного в женщину, которой он еще не видел, и столь смущенного ее странным поведением, которое могло его обмануть, что, не трогаясь с места, он четверть часа размышлял о столь необычайном приключении. Он хорошо знал, что в Неаполе находилось много принцесс и знатных особ, но он также знал, что тут было много голодных куртизанок, жадно приманивающих чужестранцев, больших плутовок, тем более опасных, что они красивы.
Лег он спать, поужинавши или нет, я не могу вам точно сказать, как это делают некоторые кропатели романов,[96] которые рассчитывают каждый час для своих героев, заставляют их вставать рано утром, рассказывать свою историю до обеда, а потом, дав им легко пообедать, продолжать историю или углубляться в лес, чтобы говорить с самими собою, когда не о чем рассказывать деревьям и скалам; точно в час ужина ведут их туда, где они обычно ужинают и где они, вместо того чтобы есть, вздыхают и бредят, а потом идут строить воздушные замки на какой-нибудь холм, спускающийся к морю, в то время как их конюх раскрывает,[97] что его господин — такой-то, сын такого-то короля, и что нет лучше принца во всем мире, и что, хотя он и сейчас прекраснейший из всех смертных, он был еще лучше до того, как любовь изменила его лицо.
Но вернемся к нашей истории.
На следующий день дон Карлос явился в назначенное место. Невидимка была уже там. Она спросила его, не смутил ли его последний их разговор и не правда ли, что он сомневается во всем том, о чем она ему говорила. Дон Карлос, не отвечая на ее вопрос, просил ее сказать ему, почему она боится показать свое лицо: ведь обстоятельства обеих сторон равны и их склонность не обещает иного конца, кроме того, который может одобрить весь мир.
