много думал о Дарье и думаю, что ты права. Я должен с ней увидеться.
Подходил к концу невеселый вечер, когда они старались избегать освещенных мест, кинотеатров, кафе, бульваров, опасаясь случайной встречи. Здесь они чувствовали себя в безопасности под защитой полумрака, низкие своды сообщали им особую близость, в нише напротив они могли видеть лишь длинные женские ноги в черных сетчатых чулках. Женщина с роскошными рыжими волосами бросалась в объятья невидимого мужчины. Красноватый кончик ее папиросы медленно поднимался к губам. Под потолком клубился табачный дым. Когда музыка прекращалась, тишина обрушивалась на них, будто бесчисленные капли воды, в голове звучал шум прибоя… К счастью, паузы длились недолго, транс возобновлялся.
Надин с умоляющим видом повернулась к Саше.
– Нам действительно нужно возвращаться в этот грязный отель? Я боюсь его. Задержимся здесь подольше.
– Но это очень хороший отель. Что тебе нужно?
– …Что это за преступление, о котором ты прочитал в газете?
– Которое не должно меня интересовать, хотела ты сказать. Я проверял даты.
Надин прижалась к нему.
– …Если бы ты знал, как я устала от преступлений. Мне кажется, что пассажиры метро только и думают, что о них. Одни боятся, наблюдают, другие возбуждаются от преступлений, все будто запутались в одной сети… Ты думаешь, это когда-нибудь закончится?
Приглушенный, оглушающий шум там-тамов обрушивался на них своей благодетельной тяжестью. Д. втянул носом воздух, наполненный шумом, дымом, пахнущий плесенью и потом. От берберов или арабов, исполняющих эту пронизанную эротикой музыку оазисов, исходила плотская радость… Вот чего лишились цивилизованные люди: радости скакать вокруг огня под ритмичный грохот барабанов, простого опьянения жизнью. И в этом, должно быть, кроется причины многих странных и страшных преступлений…
– Надин, через несколько дней со всем этим для нас будет покончено…
Д. размышлял: «Если только не будет покончено с нами… Впрочем, мы на положении жертв… Уже наполовину свободны… Ненавижу быть жертвой… Хуже только одно. Часто жертву и мучителя, казнимого и палача связывает своего рода сообщничество… нездоровая идея… Немезида…» Когда мы совершали столько ужасных вещей ради будущего, мы чувствовали себя правыми. Ибо хотели прорвать замкнутый круг войны и бесчеловечности. И порой у нас возникало чувство, хотя даже саму мысль об этом мы гнали прочь, что мы заслуживаем кары… Что кровавый круг, который мы стремимся прорвать, сомкнется вокруг нас. Отказаться от насилия? Если бы только это было возможным! (Перед глазами встала тень давно исчезнувшего товарища, павшего на Дальневосточном фронте, погребенного под снегом с жалкими военными почестями, под звук жалких материалистических речей: «Вечная память тебе, брат!» Красивый парень, похожий на льва, после победы, увенчанной массовой бойней, пьяно, но пророчески восклицал: «Вот увидите, друзья! Победим мы или потерпим поражение, через десять месяцев, через десять лет, всех нас в конце концов расстреляют. И поделом!» Мы вылили ему на голову ведро холодной воды. Самый старший из нас, считавшийся мудрецом, изрек: «Немезида».
Я вспылил: «Что общего между древнегреческими мифами – черт бы их побрал! – и нашей марксистской революцией?» Старший товарищ назвал меня дураком. Он писал замечательные исследования по проблемам культуры. Книги его пошли под нож, а сам он умер от цинги за Полярным кругом, где ни знания, ни идеи, ни культура, ни подлинный стоицизм не стоили теплой оленьей шубы.)
На сцену вышла южнооранская танцовщица. (…Цивилизации северного оленя известны греческие танцы, пришедшие с Понта Эвксинского… Угро-финны, монголы и скифы подражали обрядовым пляскам Ионических островов… В танце есть преемственность, сохраняющаяся, пока существует человечество… Над этим стоит задуматься.) Это была крепкая, темнокожая, янтарно-смуглая девушка, высокая, широкобедрая, нежно играющая мускулами. На ней был шафранно-желтый тюрбан, грубая ткань прикрывала полные груди, из-под широкой юбки в складку виднелись лишь пальцы ног. Сначала она медленно, волнообразно двигала руками, затем ее пупок затрепетал, в гладком темном животе, казалось, сосредоточилась вся женская жизненная сила. Широкое лицо, на котором застыла ленивая улыбка, выражало лишь беззвучное животное блаженство. Д. любовался ею сначала издалека, то есть с другого витка единой спирали, по которой мы все движемся. Прекрасное создание, танцующее для нас, помоги мне избавиться от проблем, воспоминаний, тревоги, горечи, которые поднимаются во мне, как в тебе – самые древние желания! Благодарю тебя. Танцовщица, вытянувшаяся подобно далеким пальмам, вдруг встрепенулась в сладострастном порыве. Ее живот, бедра, покрытые потом, глаза, излучали радость. Подняв руки, она сорвала тюрбан, превратив его в шарф, который обмотала вокруг пояса подобно огромной розе из шафранного шелка, трепещущей между бедер. И упала на колени, изогнувшись, расслабившись после порыва страсти.
– Эта прекрасная кобылицы отвлекла тебя от черных мыслей, Надин? Пойдем?
Они вышли из погребка. Улица была охвачена полночной дремой. Перед решеткой на бульваре Сен-Мишель они остановились, гладя на уснувший Люксембургский сад, совсем другой в ярком или тусклом свете дня. От куч опавших листьев исходил запах разложения. Обнаженные деревья протягивали во мрак свои ветви без тени, без времени.
– Вот будущее, – сказала Надин.
Д. резко сжал ее руки.
– Не знал, что ты так слаба. Я запрещаю тебе быть такой. Чего ты боишься? Что нас убьют, как многих других? Это бы лишь принесло облегчение. Говорю тебе, мы заново начнем жизнь – вслепую. Мы работали ради жизни; что ж, мы имеем на нее право.
Из мрака возникла и приблизилась к ним прихрамывающая тень: это оказался опирающийся на палку старик в мятой фетровой шляпе. Тягучий, надломленный голос очень тихо произнес:
– Не надо, мсье, устраивать сцены дамочке. Ну что она может поделать? Что вы думаете?
– Слышишь, – воскликнул Д., – сама ночь говорит с нами… Что ты можешь поделать?
Хромая тень прошла мимо, оставив после себя шлейф затихающих слов. «Конечно, ночь иногда говорит, почему бы ей не говорить? Ну да…»
Надин и Д. дружно рассмеялись. Пора возвращаться. Кафе отбрасывали уютные отблески на тротуар. В конце улицы Суфло перистиль Пантеона возвышался над окутанным туманом некрополем, а на бульваре Сен-Мишель жизнь продолжалась в своем неизменном очаровании.
* * *
Предосторожность можно считать абстрактной и прикладной наукой, вроде геометрии (неэвклидовой, само собой). Дано: произвольная плоскость А, ограниченная подвижными прямыми и кривыми О (от слова «опасность»); найти точку Z, также подвижную, в одной или нескольких зонах Т («труд») на максимальном удалении от линий О… При решении задачи учитывать также неизвестные четвертого измерения R и У, которые определим как организацию и ум противника. Учитывать и пятое измерение Р, психологию: нервы, страх, предательство; и, наконец, случай Х… Противопоставим им измерение М («мы»), включающее в себя нашу организацию, наш ум, наше хладнокровие. Для
