вырвать все из души! Ну и глупо, почему же непременно вырвать, — немедля передразнил он себя, — ничего еще не известно, любит ли ее тот самый Данила…»
И тут Виктор вспомнил, как удивилась Нина, когда он спросил ее о личном горе, о котором, оказывается, знала одна Катя. И больше никто. Значит, и Данила в том числе. Подавай ему красивую девушку, а что у нее на сердце, такому наплевать. И это рядом с его — Викторовой — самоотверженной любовью! Нина должна понять и оценить его чувство. Он похлопочет о том!
Глава 10
Напрасно Виктор Лунин день изо дня жил в напряженном ожидании увидеть Нину. Она не приходила, хотя что бы ей стоило заглянуть к нему в обеденный перерыв минут на пять!
В комитете комсомола с утра до вечера толкались парни и девушки, а ее не было.
Тогда он стал придумывать себе задания в цеха и бегать к Нине.
Она здоровалась с Виктором, как, наверно, здоровалась со всеми, никаких особенных эмоций он не улавливал в ее лице. И только однажды, когда он заговорил о ее сестре, Нина стала как будто приветливее. Тогда он сообразил предложить ей свои услуги: написать в госпиталь к главному врачу официальное письмо от заводского коллектива, который, мол, интересуется состоянием здоровья раненой.
— А разве можно так? — в чем-то усомнившись, спросила Нина. И ее глаза встретились с глазами Виктора.
«Можно… Для тебя все можно!» — едва не вскрикнул он.
Лунин раздобыл бланк в завкоме, а письмо-запрос отпечатал на машинке. Предварительно было сочинено несколько черновиков, которые прочитывались Нине.
Теперь свой обеденный перерыв Лунин приурочивал к ее перерыву, занимал место за столом где-нибудь подальше от любопытных, знавших его и Нину.
К обеду по карточкам Виктор всякий раз вытаскивал из портфеля то кукурузные блинчики домашнего печения, то кусок вареного мяса.
Нина отказывалась, Виктор упрашивал съесть, не портить ему настроения.
Он провожал ее домой после вечерней смены, болтая о чем угодно, только не о своих чувствах, боялся вспугнуть возрастающее расположение к нему.
Лунин не раз замечал, что Данила, завидев его у Нины, с мрачным видом обходил стороной ее станки. И торжествовал: сам, выходит, уступает ему место!
Перед девушкой Виктор, как бы мимоходом, не называя имен, осуждал угрюмых, ревнивых людей за их тяжелый, эгоистический нрав.
Дома на вопрос Кати, почему это Виктор все толчется вокруг нее, Нина, сама того не ожидая, вдруг почти повторила слова Лунина:
— Он заботливый и с ним легко. Не как с бирюком Данилой.
— Ой, Нинка, это что-то новое у тебя, смотри не ошибись! — собираясь на работу и не имея времени подробно вникать в любовные перипетии Нины, проговорила Катя.
Подружка мимо ушей пропустила ее слова: нельзя же, в конце концов, всю жизнь смотреть Екатерине в рот!
Комплименты Лунина о красоте Нины и самобытности ее характера исподволь делали свое дело.
Виктор почему-то большие надежды возлагал на то, что Нина сама придет к нему. И вот она стояла в комитете комсомола в старом пальтеце поверх халата и шерстяной косынке, повязанной назад концами. Куда девалось прежнее щегольство! Но и в этом, более чем скромном наряде она была хороша.
— А ты все цветешь, Ниночка! — заметила Лида, любуясь девушкой. — Ох, и хват мой помощник, — после паузы добавила она с лукавой улыбкой, начиная собирать со стола бумаги, — и когда только успел высмотреть такую красоту…
Нина коротко засмеялась.
— Представь, мы давным-давно знакомы через Катю Ермолову. Они в одном доме живут.
— Ну, оставайтесь, посидите здесь, а мне домой пора.
Лида отвесила общий поклон. Виктор сухо попрощался с секретарем за ее неуместные шуточки.
Нина вдруг тоже забеспокоилась, сегодня была ее очередь топить в общежитии печку, и Лунину ничего не оставалось делать, как предложить себя в провожатые.
Было холодно, ветер, пахнущий близким снегом, дул в лицо, вздымал полы пальто, приходилось делать усилие, чтобы идти ему навстречу, особенно на железнодорожном мосту со стенками из гофрированного железа.
«Попрошусь к ней в общежитие и тогда поговорим», — думал Виктор, крепко и бережно держа Нину под локоть.
Пока он ходил за дровами, растапливал печь, к Нине на тепло прибежали две девушки из соседних комнат со своей заваркой и сахаром, чтобы до воздушной тревоги, которая обычно подавалась часов в десять, спокойно попить чайку.
В двенадцатом часу, когда все московское небо полосовали лучи прожекторов, бухали зенитки то в отдалении, то близко, Виктор отправился ночевать в комитет комсомола на кожаный диван. Нина, выйдя проводить его на площадку, вместо того, чтобы подать на прощание руку, припала к нему, обняла за плечи и щекой прижалась к его щеке.
— Будь здоров! — шепнула она Виктору, поспешно отстраняясь.
Он бежал, не помня себя от радости. Временами ему чудилось, что вся эта грозная с неестественным освещением иллюминация вокруг ничего для него не значит, — отныне он неуязвим, неприкосновенен, раз любим такой девушкой, как Нина!
Глава 11
Нина все понимала и все видела. Данила Седов, наверно, и сам был не рад, что любил ее. А сегодня — надо же так — угораздило Нину завести разговор о чудодейственной силе любви, будто она позабыла, кто сидит перед ней!
Данила грустно молчал, подобрав под диван длинные ноги, светло-серые глаза его были полуприкрыты ресницами, а рот крепко сжат.
Его волнение мгновенно передалось и ей. Она замолчала в замешательстве, потом метнулась к окну, ей понадобилось зачем-то прикрыть форточку.
Данила кашлянул и спросил:
— Ниночка, можно сказать тебе кое-что?.. Впрочем, о том уже догадываются все на заводе… И ты догадываешься! Я давно люблю тебя, Нина!
Она все ниже и ниже склоняла голову. Разве скажешь ему: «Данила, подожди, я буду выбирать из вас двоих, потому что еще не знаю, кого люблю. Нет, нет, это ложь. Я сомневаюсь в другом… Любит ли меня Виктор так, как любишь ты?»
Нина подняла голову и вытерла глаза, хотя они были совершенно сухие. Она слышала взволнованное дыхание Данилы, но боялась взглянуть на него. Когда она это сделала, по его лицу было ясно, что он все понял и лучше ничего не говорить.
Он медленно встал с дивана, руками ощупывая карманы в поисках табака. Нина сидела, не шевелясь: на нее нашло какое-то оцепенение, но сознание точно отпечатывало все, что делал Данила.
Не найдя табака, он принялся застегивать пиджак, как будто выискивая предлоги, чтобы подольше задержаться. Сделав два шага к двери, не повертываясь, он глухо произнес:
— Лунин никого по-настоящему не может любить, кроме
