караульная.
Глубокий ров опоясывал тобольское кладбище. О глубине его можно было судить по высоте снежного покрова. Кругом вздымались сугробы и только на месте рва снег лежал вровень с дорогой. С южной и восточной стороны кладбища надо рвом был насажен палисад, обнесенный частоколом и земляным валом, оставшимся здесь вероятно с легендарных времен покорения Сибири.
Зимнее царство продолжалось за воротами. Снег устилал кладбище ровным пологом, прикрывая могилы, каменные надгробия, дорожки. Кое-где торчали кресты, покрытые клочьями снега. Белизна сугробов слепила глаза, морозный ветер схватывал дыхание. Скрипели сосны.
На протертой валенками тропе лежал гнилой сосновый лес, еловые ветки, хвоя, трепались лепестки от ярких бумажных цветов. В одном месте валялась выцветшая фотокарточка веснушчатого молодого человека с оттопыренными ушами и испуганными глазами.
Отец Назарий упомянул, что в 1872 года кладбище разбито на участки, обозначенные столбами, но к нынешнему времени мало какие из этих столбов сохранились. Разделили кладбище на участки не просто так, а ввиду взимания платы.
– Чем ближе к церковному зданию, – объяснял Назарий, – тем земля дороже. У церковной стены – 5 рублей, а рядом с земляным валом, там 30 копеек.
– А коли нет ни копья? – поинтересовался Лежлев.
– И так похоронят. Совсем бедные пользуются землею бесплатно.
Отец Назарий кивнул головой и задумался. В Тобольске многих хоронят на казенный счет. Особенно в эту зиму. Глядя себе под ноги бессмысленным удивленным взором, вел он Лежлева. Ему хотелось показать гостю знаменитые могилы.
Надгробия из чугуна и мрамора поставлены были на могилах генеральши Трескиной, декабристов Вольфа и Муравьева, того самого, брата которого повесили в крепости в Петербурге. Да, говорят, повесили не за один присест, а со второго раза только. Веревка гнилая оборвалась, и повешенные попадали на землю. Поломались сильно, кровь у иных пошла. Тут по обычаю следовало помиловать. Издавна так заведено, но царь-император обычаев народных, видать, не знал, а, может, побоялся оставлять в живых заговорщиков-то, ну, как они опять бунтовать начнут, и велел сызнова вешать.
Некоторое время дьяконы говорили о декабристах. Каждый изложил свою версию причин событий на Сенатской площади. Назарий полагал, что декабристы, мятежники и благородные страдальцы, поплатились за свободолюбие и верность слову. Порешили народ освободить, и дело свое вели до конца. Лежлев был уверен, что те стали жертвами интриг и клеветы, кто-то внутри их круга предал, и восстания не получилось.
Проговорив мнения, пошли по зимней тропинке дальше.
Деревья гудели, словно кто-то невидимый дудел в трубу. Звук глох, отражаясь от снежных стогов. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя», – слышит отец Михаил внутри себя знакомые строчки. Их намела метель.
Надгробные плиты на семейных могилах Неволиных и Меньшиковых, по мнению тобольского дьякона, тоже заслуживали всяческого внимания. Назарий показал их Лежлеву: встал поближе к мрамору, смахнул снег, большим пальцем рукавицы протер золотые буквы с датами жизни и смерти.
Медленно ступая, прошли в архиерейскую рощу. Там мраморные белые мавзолеи стояли над могилою статского советника Амвросова и других лиц, нашедших пять рублей на погребение. Церковь высилась в двух шагах от них, внушительным видом своим свидетельствуя об оказанной покойникам чести.
Из мавзолеев один амвросовский не тронут был рукою времени. Остальные давно утратили первоначальный роскошный вид свой и стояли разрушенные, с отколотыми углами, треснувшие посередине, некоторые с провалившимися дверями и крышей, немым укором провожая шедших мимо них людей.
Что же до чистоты и порядка, за выяснением которых был послан по городам и весям отец Михаил, то таковыми тобольское кладбище похвастаться не могло. Памятники стояли полуразбиты, живые цветы, растущие на могилах и увядшие на зиму, кое-где были выдернуты с корнем, дощатый настил, ограждавший посетителей в теплое время года от скользкой вонючей грязи, сгнил во многих местах, превратившись в труху. Сейчас труха замерзла, но к апрелю она растает и ходить по кладбищу кроме как в сапогах станет невозможно.
Обойдя тобольский некрополь и потолковав напоследок с отцом Назарием о делах церковных, Лежлев вернулся в город, поел горячих щей в трактире, напился чаю и на следующий день направил стопы в город Тюмень.
Путь до Тюмени отнял у него десять дней. Дорога была гнуснейшая, исправляли дело только красивые пейзажи. В дороге особых приключений не было, если не считать один случай, когда навстречу саням, в которых ехал отец Михаил, выползла подвода с сеном. Проселок перемело снегом, заграждение из сучьев и драни, кои обязаны были устанавливать по дорогам станционные смотрители, дабы путь не заносило, было не везде.
На узкой зимней дороге, меж высоким сугробом с одной стороны и снежной обочиной с другой, разъехаться встречным было непросто.
Возница отца Федора, на санях которого, помимо дьякона было еще две бабы, ехавшие до соседней деревни по своей какой-то надобности, упирал на то, что везет лицо церковное, а следовательно имеет преимущество в проезде. Мужик возражал, что если б, скажем, его оппонент вез барина или старшину, на худой конец писаря, то и разговору не было, он бы уступил, а так получается евойные сани против груженой подводы.
Решили метать жребий, кому съезжать на обочину и уступать дорогу. Обочина – дело рисковое, завязнешь в снегу, долгонько будешь оттуда выбираться. Если лошадка малосильная, быстро встанет в тупик.
Выпало съезжать мужику с сеном. Он долго сыпал матерными словами, клял и михайлового возницу, и баб, которые за каким-то чертом едут в такой мороз. Но делать было нечего.
Мужик взял лошадь под уздцы и повел на кромку. Скотина упиралась, словно недоумевая, куда ее тащат, но в конце концов ступила и тут же провалилась по самое брюхо. Возок с сеном от этого маневра накренился, но устоял. У мужика, расстроенного такой оказией из глаз натурально брызнули слезы.
Возница аккуратно объехал наполовину поваленный воз и взмахнув кнутом погнал казенную лошадь дальше.
Оглянувшись назад, отец Михаил увидел мужика тянущего за повод лошадь. Она вскидывала длинную морду из ноздрей ее валил пар. Вскоре эта печальная картина скрылась за снежным туманом.
В городе Тюмени имелось три православных кладбища. Так называемое городское было расположено в двадцати саженях от жилья. Над ним господствовала каменная церковь, построенная полстолетия назад на средства титулярного советника Воронцова, а кроме этого стояла изба для сбора провожающих в последний путь и покой для хранения мертвых тел.
Безобразный серый забор, мало чем отличавшийся от вагайского, опоясывал кладбище, осмотром которого отец Михаил занимался в городом одиночестве. Желающих сопровождать его не нашлось, а сам он не решился просить об этом священника, который,
