Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
получают недостаточно внимания. Я уже поставила их благополучие под угрозу, прождав так долго, чтобы о них рассказать.
На фоне оперных певцов скрипачи выглядят как кучка скромных сурикатов, которые боятся света прожекторов, с тех пор как увидели, что одного из них ударило током. Если большинство знакомых мне скрипачей жаждут лести, потому что это форма одобрения – хлопок по спине, обозначающий, что проделанную вами работу ценят, – то певцы нежатся в лести, как старые обнаженные западные немцы нежатся на солнце. Неважно, кланяются эти певцы, делают реверансы или просто заходят в комнату, их осанка и манеры всегда как бы говорят: «Вот он я».
Не могу сказать, что виню их в этом. Я чувствовала себя так же, когда была беременна. Я не могла поверить, насколько я была удивительной, чтобы вырастить человека в своем животе, и у меня в голове появился комментатор, который целыми днями говорил что-то вроде: «Придержите шляпы, господа, кажется, она пытается принять душ, пока создает пару почек! Вау. Я многое повидал, но никогда не думал, что увижу подобное».
Певцы тоже многозадачны. Они и актеры, и музыканты, и, что удивительнее всего, инструменты. Они абсолютно самодостаточны. Они результат самих себя. Они могут петь когда угодно и где угодно, вне зависимости от того, что у них есть при себе. Конечно, только если в помещении не сыро. Или они выпили молока. Или если вокруг есть люди, которые на них не смотрят.
Певцы известны – иногда справедливо, а иногда ужасно несправедливо, в зависимости от человека, – как очень эмоциональные люди. А еще игнорированием таких вещей, как ритм, темп и их коллеги.
Есть популярная шутка – да, еще одна – о репетиции в опере. Звучит так:
Пробежавшись по первому акту арии сопрано, дирижер повернулся к оркестру и сказал: «Добавьте три доли ко второму такту на листе А и одну долю к третьему, потом поставьте повтор в конце четвертого и фермату на последней доле пятого такта, затем смените тональность на до-диез мажор в шестом… [бла-бла-бла]… если все готовы, можем начинать с начала».
Дирижер поднимает палочку, игнорируя музыкантов, которые судорожно дописывают изменения в своих партиях, и тут его прерывает легкое покашливание сопрано.
«А мне что нужно изменить, маэстро?» – спрашивает она.
«О, да не переживай. Просто делай все то же самое».
В данном случае сопрано – это не член итальянского семейства мафии из Нью-Джерси, а певица, голос которой попадает в самый высокий диапазон – сопрано. У разных типов сопрано разное звучание: одни более насыщенные, другие – более легкие, но голоса хороших сопрано всегда высокие, яркие и сильные[73]. Есть еще меццо-сопрано (иногда просто меццо), их диапазон – второй по высоте. Эти голоса мягче, у них больше того, что я называю «телом» (но сопрано с этим не согласятся). Для вас звучание меццо все равно будет «высоким», потому что так и есть (опять же, сопрано поспорят). Затем идут контральто – самый низкий диапазон для женщин (и все еще более мягкие голоса); теноры – диапазон, с которым ассоциируется большинство оперных певцов-мужчин (Паваротти, например); баритоны (ниже, приближается к звучанию «мачо»); и басы (как Халк). Есть еще контратенор – певец-мужчина с диапазоном, как у женского контральто, – но они встречаются редко и большинство не считаются «настоящими» контратенорами из-за каких-то технических моментов, не имеющих значения и не представляющих интереса ни для кого, кроме самих певцов. (Мне, например, абсолютно все равно, какого контратенора я слушаю, при условии, что он звучит хорошо.)
Пианисты знают ноты
Иногда я очень горжусь собой за то, что прочитала статью в The New York Times или Süddeutsche Zeitung, и часто после этого спрашиваю Штефана, что он думает о какой-нибудь разработке (чтобы я могла блеснуть своими знаниями о ней), – в его ответе сочетаются лаконичность, проницательность и понимающее отношение ко всем-грешникам-кто-изначально-виновен-во-всем-этом-бардаке, из-за которого задаешься вопросом, почему Штефан еще не стал канцлером Германии. И отсутствие у него рвения донести это – тот факт, что мысль просто появилась у него в голове, – создает ощущение, что в истории мировой политики нет ни одного конфликта, о котором он не знает, и что в его сознании хранится еще множество блестящих размышлений, ждущих своего часа. Если бы только я знала о происходящем в мире достаточно, чтобы задавать правильные вопросы[74].
Иногда у меня складывается похожее впечатление, когда я общаюсь с пианистами (и французскими детьми). Обычно они не бывают откровенно высокомерными[75], но я всегда чувствую, что они знают и понимают намного больше вещей, чем я. Важных вещей. Вещей, которые поразили бы меня до глубины души, если бы я о них узнала.
Отчасти такое впечатление складывается из-за начитанности и трудолюбия, исходящих от пианистов[76]. С другой стороны, так может быть потому, что мой отец тоже пианист, и я всегда буду чувствовать, что он знает больше меня, – и не важно, сколько еще раз он попросит у меня помощи с входом в его аккаунт Google. Но в основном все сводится к количеству чернил в нотах для фортепиано.
Во-первых, у пианистов просто неприличное количество нот, которые они должны играть. Меня всегда это впечатляет, хоть я и осознаю, что сотворить чудеса во многом помогает специфика инструмента, отличающаяся от остальных. Но дело не только в этом.
Большинство музыкантов играют партии. Когда я играю сонату с пианистом, я вижу только ноты, за которые отвечаю я лично – все они помещаются на одном нотном стане (страница с музыкой)[77]. Пианист же, с другой стороны, читает ноты с одного большого листа (с двумя нотными станами) и партию скрипки. Другими словами, пока я смотрю только на треть партитуры, пианист видит все части. Когда пианист играет, он буквально «видит полную картину» – а это требует мудрости (как мне кажется).
Теоретически, если я подготовлена, я должна хорошо знать и партию фортепиано, но поскольку у пианистов, как я уже говорила, слишком много нот, а мой мозг не настроен на то, чтобы думать в нагроможденных гармониях, в качестве подсказок я чаще фокусируюсь на мелодиях, цепляющих ритмических фигурах и значимых изменениях в басовой линии (партия фортепиано издания Blinkist), вместо того чтобы запоминать всю партитуру целиком.
Вот вам тупой факт: в оркестре фортепиано считается ударным инструментом. Это оправданно, потому что в фортепиано есть ключи и молоточки – благодаря чему они ближе к маримбе и ксилофонам, но это не особенно
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
