class="poem">
Коварный враг растаял в темноте,
Момента ждет, чтоб сделать нам подлянку.
А рыцари давно уже не те:
Храпят в постели после бурной пьянки.
Так, где же звон мечей и стук копыт?
Заброшены в чулан стальные латы.
Ведь подвиг — он не должен быть забыт,
Совсем не здесь, совсем не так, ребята..
Живем во лжи и верим лишь деньгам.
Ой, не к лицу все это нам, учтите,
Я так хочу упасть к твоим ногам,
Взять и связать все порванные нити.
Мне века два назад родиться суждено,
Без страха, без упрека, без амбиций.
Налит коньяк, не выпито пока еще вино.
Прости меня за то, что я совсем не рыцарь[4]….
Еще до полудня за Тойво заехала машина, в которой уже сидел пассажир: молодой мужчина в очень стильном двубортном костюме и модной кепке на русых волосах. На коленях он держал средних размеров саквояж и пальцами правой руки постукивал по нему, отбивая одному ему известный ритм какой-то песни.
— Зетцен зи зих, — сказал он, когда шофер распахнул перед Антикайненом дверцу машины, мол: можете садиться. И добавил по-русски. — Я говорю по-немецки, как и было уговорено.
— А я — нет, — ответил Тойво. Что за пьяные выходки? Меньше всего ему хотелось учить немецкий язык, чтобы общаться.
Они поехали в сторону вокзала, Антикайнен едва успел через окно раскланяться с Зиновьевым, потом с Кировым, сердечно помахать рукой Эйно Рахья, кивнуть Виртанену, небрежно отмахнуть Лепола, Лехтинену и Пелтола, подмигнуть Токой.
— Меня зовут Тынис, — меж тем представился попутчик. — Я от Бехтерева. Думаю, мы с Вами найдем общий язык.
Теперь Тойво в этом уже не сомневался — с эстонцем, как и карелом, можно договориться. Шутник, однако, этот Тынис.
На перроне было многолюдно, а саквояжем попутчик, как выяснилось, не ограничился. Из багажника машины было извлечен пугающих размеров рюкзак и выдвинут фанерный чемодан. Они подхватили все это и потащились к вагону.
Уже предъявляя проводнице билеты, Тойво огляделся по сторонам и кивнул стоявшей в кампании двух молодых людей женщине. Та, видимо, провожала их на тот же поезд, но в другой вагон.
— Ты будто на Северный полюс собрался, — растолкав весь багаж по багажным полкам, сказал Антикайнен.
— Потом в Семипалатинск, — кивнул головой Тынис. — Экспедиция, понимаешь ли, научная.
— Семипалатинск! — сказал Тойво, глядя на грязный вокзал через окно.
— Семипалатинск! — повторил Тойво, посмотрев на старообрядца Дубалова.
7. Буй
Антикайнен оглядел всех людей в своей плацкарте в поиске Тыниса — нету.
— Слушай, Николай, а со мной не было второго человека — эстонца, всего такого модного?
Дубалов окинул Тойво снисходительным взглядом, отражающим одновременно и понимание, и осуждение:
— Тебя, по-моему, как одного кто-то в поезд загрузил, так ты и едешь один.
— А кто грузил?
— Грузчики, — хмыкнул музыкант. — Пес их знает — кто?
Тойво потер лоб и осторожно потрогал свою голову: может, дырка у него какая-то образовалась, и мозги нечаянно вытекли? Да нет, все в порядке, никакие аппараты Пильщикова не нанесли самой верхней части его тела сколь ощутимых увечий.
* * *
Едва они отъехали от Питера, Тойво на ломаном русском спросил у кондуктора:
— Когда поезд будет в городе Буй?
— А Буй его знает, когда приедем в город Буй! — весело ответил тот. — По расписанию только с Питера отходим. Ну, а дальше — как масть пойдет, то стоим, то едем, никакого порядка.
— Точнее: революционный порядок, — бегло сказал Тынис.
Кондуктор с опаской взглянул на него и поспешно испарился в коридоре. Тойво запер дверь, и они остались вдвоем с эстонцем в спальном вагоне.
«Словно в анекдоте: едут в поезде финн и эстонец», — подумал Антикайнен.
— Анекдот, — сразу сказал Тынис. — Едут в одном вагоне финн и эстонец. Эстонец достал понюшку кокаина и начал его нюхать, а финну не предлагает. Финн рассердился и говорит: «Еще раз нюхнешь — я тебе кокаином весь нос натру».
— Обхохочешься, — заметил Тойво.
— Мы, вообще-то, душу изучаем, а не просто мозг, — после долгого молчания проговорил эстонец. — Я должен предложить тебе несколько тестов для проведения некоего исследования. Ты в курсе?
— Валяй, — пожал плечами Антикайнен. В самом деле, он же сам подписался на такую программу, так что нужно сотрудничать.
Человек — единственное существо, которое принимает, или не принимает такое понятие, как «душа». Одни говорят, что есть душа, другие — что нету. Но никто с рождения не удивится: какая-такая «душа»? Это понятие вложено в нас с рождения.
Финны называют это дело «mieli». Карелы — тоже, а ливвики еще дополняют, что душа — это «syvain». Да, в принципе, какая разница — хоть что, лишь бы отражала сущность. Но сущность отразить невозможно никому, разве что самому главному президенту, либо приближенному к богу, то есть, конечно, попу. Ну, да ладно, высочайшая государственная должность, либо церковный сан еще не показатель ума. Лицемерия — может быть, или гордыни, или политической зрелости.
Душа человека настолько глубоко упрятана, что ее никаким осциллографом не выявить, даже обширная томограмма мозга без толку. Глубинная сущность души нашла отражение даже в таком слове, как syva — глубокий (по-фински). И в английском — soul. «Су» — хоть тресни. А треснуть можно и по-санскриту. Su — придает слову высшую степень качества, а suvari — и вовсе не что иное, как «рождающий кого-то», вероятно — того самого Человека. Выходит, чтобы прийти к душе, как таковой, надо пройти через языковые исследования. Недаром Господь начал со слова, и человека тоже наделил своим даром — душой.
Но где те исследования? Караганда — не в счет. В Институте Мозга профессора Бехтерева.
— Ты не думай, что все это ерунда на постном масле, эзотерика и казуистика, — сказал Тынис. — Это религия в самом правильном смысле этого слова. Мы ищем, но можем и не найти.
— Отчего так? — подивился Тойво.
— Так настолько мало сейчас осталось носителей этих слов, которые наши-пренаши предки для обращения к Господу использовали, что теряешься. Например, кто считается носителем санскрита?
— Кто? — Антикайнен никак не мог взять в толк ход мысли товарища по поездке.
— Да никто, — возмутился Тынис. — Разве эти парни из Индии, у которых везде грязь и запустение — носители? Сволочи, гадят под себя на улицах, а санскрит им подавай,
