идея создания такой структуры? Достаточно давно. Как давно я поняла, что мне нужно заправлять этим самостоятельно? Относительно недавно.
— Исчерпывающе.
— Тебе нужны ответы на другие вопросы, Винсент. Перейдем к ним.
Я предложил Кэцуми угоститься сигаретой, и она согласно кивнула.
— Северянин, — заговорила она, делая первую затяжку. — Незнакомец. Твой ровесник. Важный господин. Водит дружбу с влиятельными криминальными авторитетами. Опутал сетями всю Европу.
— А Треверберг оставил на десерт.
Вместо ответа Кэцуми прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Мы не были хорошими друзьями, но рядом с ней я чувствовал какое-то домашнее спокойствие, ощущал ее как родное существо. Должно быть, потому, что нас обоих считали странными: меня — потому, что я делал то, что хотел, а Кэцуми — потому, что она думала в непонятном для остальных ключе, непостижимое дитя страны восходящего солнца.
Ее никогда не видели в слезах или в ярости. Всегда спокойная, уравновешенная, тихая и вежливая. В ней удивительно сочетались хрупкость, сила и мудрость. Она была… слишком полна собой. Она давно поднялась над одиночеством, над пустотой, над душевной болью. Ради таких женщин не начинают войны, их не забрасывают дорогими подарками — им нечего дать, у них есть все. К ним приходят за поддержкой, за советом, для того, чтобы положить голову им на колени и позволить себе пару минут слабости. Такие женщины ни в чем не упрекают мужчин, не демонстрируют свое превосходство — он позволяют быть рядом, не держат, если мужчина уходит, принимают, если он возвращается. А в подруги выбирают других…
— Он не назвал своего имени?
Кэцуми открыла глаза, посмотрела на сигарету, тлевшую в пальцах, и стряхнула пепел.
— Нет, он осторожен. И умен. — Она проследила взглядом за колечком дыма. — Но у него есть слабое место. Подруга. Полагаю, он ее любит, хотя готов пожертвовать ей, если нужно будет поставить на карту все. Кларисса Вольпе.
Я выпрямился в кресле и вернул на блюдце чашку с уже остывшим чаем.
— Тебе знакомо это имя? — спросила Кэцуми, продолжая наблюдать за дымом.
Маленькая девочка с печатью Прародительницы. Минул не один век — а я помнил, как она заглядывала мне в глаза, прижимая к груди игрушку, и спрашивала шепотом: «Ты уводишь Марту прочь?». И вот что из этого получилось…
— Не вини себя, — мягко сказала Кэцуми. — У каждого свой путь. Мы не можем спасти всех. Мир играет по своим правилам.
— Так, значит, Кларисса.
— Да. Она живет в Треверберге. Найдешь ее — и останется только распутать клубок.
Кэцуми взяла свою чашку.
— Подозрительно просто, — нахмурился я.
— Самые сложные вещи всегда просты, Винсент. Нам ли не знать.
— Спасибо за информацию. Не скучно тебе здесь? Чем ты занимаешься, помимо работы?
Она повела плечами.
— Охота, икебана, оригами, рисование. Стихи. — Ее губы тронула слабая улыбка. — С любовью и теплом вспоминаю нашу переписку. Благодарю тебя за нее.
— Думаю, это я должен тебя поблагодарить. Если бы не ты, японская поэзия оставалась бы для меня загадкой.
— Я слышала, в Треверберг приехала Дана.
Повисла неловкая пауза, и воздух в комнате из теплого превратился в ледяной.
— Да. Мы виделись на открытии Недели моды.
Кэцуми допила чай и вернула чашку на блюдце.
— Мудрость приходит не тогда, когда мы случайно выбираем единственно верный путь. Мы обретаем ее после долгих лет мучительных поисков, в тот момент, когда нам кажется, что дальше искать бессмысленно. Но находим не извне, а внутри себя. И выходим на свет.
— Как там в кодексе бусидо? Если мир становится черным, благородный муж находит в нем белое пятнышко.
Она закивала, улыбаясь, и сцепила пальцы.
— В тебе есть сила, которую ты когда-нибудь назовешь по имени. Но мир устроен так, что силу мы познаем через боль.
— А если нет и боли, и осталась только пустота?
— Пустой сосуд можно наполнить чем угодно, а в сосуд, до верха наполненный болью, не влить ни капли. Мы говорим: принять может только пустая рука. Пусть это утешает тебя в те минуты, когда ты теряешь, Винсент.
* * *
В просторных помещениях на последних этажах здания клуба Кэцуми организовала настоящие хоромы. Здесь были и гостиные, где она принимала деловых партнеров, и уютные кабинеты, в полумраке которых говорили по душам, и светлые столовые, и даже комната для размышлений, обставленная в столь любимом хозяйкой буддийском стиле «все, что не пустота, мешает сосредоточиться». Около часа мы провели в оранжерее, наблюдая за фонтанами и лакомясь неизвестно откуда взявшимися зимой свежими фруктами, и вернулись в кабинет Кэцуми, когда уже перевалило за полночь. За все это время мы не обменялись и парой десятков слов, но ощущение было такое, словно я впервые за несколько веков выложил кому-то целый список самых личных вещей и вздохнул свободно. Терять это ощущение не хотелось, уходить — и подавно, но мой визит затянулся.
— Я могу проводить тебя в библиотеку, — сказала Кэцуми. — Там есть прекрасные исторические манускрипты. К утру я освобожусь, мы сможем подняться на крышу и полюбоваться восходом.
— Не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством. Спасибо за чай и за экскурсию… и за беседу.
Кэцуми спрятала руки в широких рукавах вязаного пончо, опустила глаза и легко кивнула.
— Желаю тебе удачи.
— Ты уверена, что…
— Не переживай. — Она тронула прическу, в которой поблескивали шпильки из храмового серебра. — Говорят, что мир равновесен. Придет время платить по счетам, и каждый из нас выложит все, что должен, до последнего цента.
Она жестом пригласила меня следовать за собой.
— Я позвоню одному из своих водителей. Вряд ли таксисты поедут в старую половину города в такую погоду.
— Я уже договорился с тем, кто вез меня сюда, так что пусть твои ребята посидят в тепле.
— Была рада повидать тебя, Винсент. Пожалуйста, заходи в любое время.
Я достал сотовый телефон для того, чтобы позвонить таксисту, и с удивлением обнаружил три непринятых вызова — когда мы с Кэцуми зашли в оранжерею, я перевел аппарат на тихий режим. И стоило мне прикоснуться пальцем к экрану, как он снова ожил, показывая номер Мины.
— Милая, я буду минут через сорок. Надеюсь, в старой половине не завалило снегом все дороги? Ты не замерзла?
— Доктор Дойл? — ответил мне незнакомый мужской голос. — Меня зовут Джейсон Хайтауэр, я офицер полиции Треверберга. Вам знакома женщина по имени Вильгельмина Бриггс?
— Естественно, ведь мой номер есть в ее телефоне, а с него вы и звоните. Что-то произошло, офицер?
— Боюсь, что да, доктор. Не могли бы вы приехать к нам?
— В участок? Но… черт. Вы можете объяснить
