свои руки вытирает.
Да…
Набили в трюм спасителей Франции как сельдей в бочку…
Нар, что были устроены на «Latosche—Treville» на всех не хватило. Некоторые солдаты сделали себе лежанки прямо на полу.
Мля! Вот это уже никуда не годится!
Сегодня же я решил поговорить с Рязанцевым, пусть он эту ситуацию как-то поправит. Или, это не его зона ответственности? С перевозкой личного состава по морю я раньше никогда не сталкивался, поэтому в данном вопросе не имел компетенций.
— Не холодно здесь? — обратился я с вопросом к трюмным жителям.
— Теплее, чем в вагонах…
Теплее… Понятное дело…
— Воздуха не хватает, — пожаловался мне сутулый солдат.
Да, в трюме было душновато.
Через несколько дней, так я подозреваю, здесь даже жарко будет. Необходимо обязательно личный состав наверх по графику выводить, иначе они тут просто задохнутся. И сварятся, как картошка в мундире.
Верхняя палуба сейчас забита живым рогатым скотом и птицей для офицерской кухни, но постепенно это поголовье убывает. Там же ещё несколько полевых кухонь стоят. Хорошо хоть имущество хозяйственной части погрузили в трюм куда-то на самое дно, а то вообще пройти по палубе было бы невозможно.
— Водицы бы нам побольше… — прозвучала ещё одна жалоба. — Мало выдают.
Я сделал отметку в своём блокноте.
Справедливо, но как этот вопрос решить? Пресная вода выдается с ограничениями, на корабле ключи у нас не бьют…
Несколько человек предъявили жалобы на здоровье и я попросил одного из фельдшеров проводить их на палубу. Там под брезентовым тентом у нас был устроен лазарет. В трюме как я солдат с жалобами осмотрю? Тут и темновато, и прочее.
Я и мои сопровождающие поднялись на верхнюю палубу.
Теплело просто на глазах.
Одна из рот проводила строевые занятия.
Понятное дело — солдат всё время должен быть чем-то занят. Иначе — баловство в их рядах начнётся. Надо так солдатика нагружать, чтобы он к вечеру с ног валился.
Миля за милей мы отдалялись от порта отбытия. Вот и Индийский океан. Так нам французский капитан объявил. Его границы по воде были не очерчены, флажками не огорожены.
Жара стояла уже невыносимая.
Такие вот дела — то мы дорогой мерзли, а сейчас таем, потом на палубу стекаем.
В трюме было просто ужасно. Солдаты правдами-неправдами наверх выбирались, где только могли притуливались.
— Надо прекратить строевые занятия, — обратился я к командиру полка. — У меня уже лазарет под завязочку полон.
Однако, не только муштра по жаре меня беспокоила.
Питание…
В отличие от офицеров, нижние чины получали сейчас солёную рыбу и солёное мясо. Чай для них был только утром.
Не продумали что-то союзнички с питанием.
От солёной пищи наших нижних чинов мучила жажда, а воды они получали с гулькин нос. Несмотря на запреты, некоторые пытались пить забортную воду.
Качка ещё…
— Петров из второй роты помер… — сообщил мне нерадостную весть младший врач.
Ну, началось… До фронта не доехали, а уже потери…
За два дня до ожидаемого прибытия в Сингапур ночью разразилась сильная буря. Волны с ревом заливали палубу, смывали за борт всё, что плохо было закреплено.
В первой роте у запевалы даже унесло гармошку. Горевал он до невозможности.
Смыло и одного нижнего чина. Как уж он так…
Глава 31 Про почтовые карточки и Сайгон
Редко бывает, когда всё идёт по плану.
Что у человека, что у парохода.
Вот так и с маршрутом «Latosche—Treville».
Должны мы были зайти в порт Сайгон, а не зашли. Не побывал я в Индокитае…
Честно говоря — хотелось. Ну, а кто бы отказался?
Местный народ посмотреть, себя показать…
Это я уже шучу.
Сайгон я всё же посмотрел. На открытках.
У кого? У Никифора Федоровича. Он, как и я, по Сайгону прогуляться планировал. Даже целую пачку почтовых карточек с видами Сайгона где-то заранее приобрел.
Это, чтобы не заблудиться, что ли?
— Вот это, Иван Иванович, порт. Это — гостиница «Континенталь». Там, говорят, ресторан приличный.
Рязанцев разложил свои почтовые карточки на столе, по очереди по одной их мне по столешнице двигал. При упоминании ресторана ещё и подмигнул.
— Это — морские казармы. Смотрите, Иван Иванович, какие там пальмовые аллеи…
Да, аллеи замечательные. Не грех по таким прогуляться.
— На анамитском пусь-пусе прокатимся… — мечтал интендант.
Мне такое катание, что-то не по душе. На человеке ездить… На лошади — это одно дело, а на человеке… Хотя, здесь это зазорным не считается. Я же — советской школой воспитан, дискриминация людей по цвету кожи, восприятие одних людей выше других мне не приятны. Сколько лет прошло, а помню, как ещё в начальных классах по программе мы один рассказ читали. Там негр-рабочий своей маленькой дочке решил ботиночки купить. Скопил денег, пришел с ней в магазин. Она померяла понравившиеся, а они ей малы оказались. Продавец обувь после примерки обратно отказался брать — кто де после того, как девочка негритянка их на свою ногу примеряла, такие ботиночки купит. Беда просто — у негра на другие денег просто нет. Выручил их другой рабочий, уже белый. Я де куплю, они моей дочке подойдут. На рисунке в учебнике ещё этот продавец из магазина вид имел отвратительный, а рабочие, что белый, что чёрный — высокие, крепкие, мускулистые. Девочка была курчавенькая такая, худенькая.
Ещё мне какие-то почтовые карточки с видами Сайгона Рязанцев демонстрировал, но я их уже только мельком проглядывал.
Я дорогой тоже почтовые карточки на каждой станции покупал, но тут же их и отправлял князю. Здесь их даже в маленьких уездных городках стараются выпускать, не говоря уже про губернские центры. На карточках — виды города, наиболее красивые здания, улицы, парки, скверы, рынки…
В Сызрани мною была опущена в почтовый ящик карточка с видом Сызрани, из Самары Александр Владимирович получил открытое письмо с видом вокзала этого города. Вообще, я старался карточки покупать с изображениями зданий вокзалов, которые своими глазами видел. В сами-то города по пути следования выходить не получалось, только на перронах их мы и были. Ну, если только в буфеты и рестораны вокзалов заглядывали.
Бугуруслан, Уфа, Курган, Петропавловск… Виды этих городов в Санкт-Петербург почтовое ведомство от меня доставило. Такое вот в пути у меня было развлечение.
Вид станции Маньчжурия сейчас Александр Владимирович тоже имеет. Не говорю уж про Хайлар, Бухету, Цицикар, Мукден…
То, что мы в Сайгон не зашли, как-то с немецкими кораблями связано. Французский капитан коротко об этом оповестил не вдаваясь в подробности. Вот и питались наши нижние чины солониной, свежих овощей и фруктов-то мы в Сайгоне не загрузили. То же про пресную воду сказать можно.
Германцев мы в пути в глаза не видели, а уже от них ущерб получили. Много солдат болело, а некоторые и на дно морское зашитые в парусину отправились…
— Не получилось в Сайгоне побывать, так всё равно почтовые карточки не в пропажу пойдут… Дочке младшей отдам, она их коллекционирует.
Так, у Рязанцева-то, оказывается, как минимум две дочки имеются. Как-то раньше у нас разговор про детей не заходил…
— Каких только у неё карточек нет — почти вся Россия представлена. Мне по делам службы ранее много разъезжать приходилось, вот я ей и из каждого места их отправлял.
Лицо интенданта, говорящего о младшей дочери, как-то даже помолодело, некоторые морщинки разгладились, глаза сделались добрые-добрые.
— Любимица? — тоже улыбнулся я.
— Есть такое дело… — не стал таиться Никифор Федорович.
— У меня тоже знакомый был, так он виды Вятки на карточках собирал. Говорил, что весьма непростое это дело — всю Вятку собрать. Всего издано открыток с Вяткой около шестисот, а видов — почти триста семьдесят. Некоторые печатались с одинаковых негативов, пусть даже и разными издателями. Есть почтовые карточки, которые в самой Вятке издавались, есть — в других городах. Даже издательство Суворина не обошло своим вниманием Вятку. Вятские виды делали и в Швеции, Германии, Австрии…
Интендант слушал меня с большим вниманием. Наверное, планировал позже данной информацией со своей любимицей поделиться. Для собирателя сведений о его страсти много никогда не бывает.
— Кстати, выпускались открытки с Вяткой и неким Рязанцевым. Не по родству ли он, Никифор Федорович, Вам будет?
Интендант на секунду задумался.
— Нет, родственников в Вятке не припомню…
— Ну, а вдруг?
— Нет, нет…
Бригадный интендант развёл руками.
— Открытые письма с началом войны хуже стали, — никак не слезал с выбранной им темы разговора Никифор Федорович. — Бумага значительно тоньше, серая какая-то, печать
