сознательно скрывать это и оставаться в неведении относительно этого?»[66]. Без этой одновременности – зная и не зная одно и то же в одно и то же время, быть на свету и во тьме, сохранять тайну и игнорировать ее – и самообман, и отрицание теряют свой парадоксальный характер. Тем не менее, нет никакого способа «вывести» что-либо из этого. Если мне скажут, что я обманываю себя или отрицаю, у меня нет убедительного способа опровергнуть это. Все мои отрицания являются еще одним доказательством глубины моего отрицания, силы моего сопротивления или фальши моего сознания.
Решение Фрейда привлекательно, потому что топология раздвоения разума удерживает эти двойственности на месте. Именно это Сартр безжалостно высмеивал: «гипотеза цензора, задуманная как демаркационная линия с таможней, паспортным отделом, валютным контролем и т. д., чтобы восстановить двойственность обманщика и обманутого»[67]. Выдвигаемая им альтернатива, а именно недобросовестность, есть форма отрицания, которую сознание направляет на себя, но это не то же, что не «лгать» самому себе. Человек, практикующий недобросовестность, безусловно, скрывает неприятную правду. Но это не ложь – просто потому, что вы скрываете правду от себя. Не существует двойственности обманщик–обманутый; все происходит в едином сознании: «Выходит, ... что тот, кому лгут, и тот, кто лжет, – одно и то же лицо, а значит, я должен знать в качестве обманщика ту истину, которая сокрыта от меня как обманутого. Более того, я должен в деталях знать правду, чтобы тщательнее ее скрывать»[68].
Это уже имеет смысл. Но Сартр теперь сам становится непрозрачным. Он настаивает, что недобросовестность – это не то, чем заражаются; это точно не «состояние». Сознание «влияет на себя» недобросовестно: «Должны существовать первоначальное намерение и проект его реализации»[69]. Но что это может быть за проект в мире социальных страданий? Сартр настаивает на том, что знание истины «очень точно» и ее «более тщательное» сокрытие происходят не в разные моменты, а «в единой структуре единого проекта». Если проект не является ни бессознательным, ни преднамеренной и циничной попыткой (заведомо обреченной) солгать самому себе, то что же это?
Одним из ответов является отказ разъяснить свою роль в мире. Эльстер интерпретирует это как преднамеренный отказ от сбора угрожающей информации[70]. Таким образом, диктатор сообщает своим подчиненным, что не хочет знать никаких подробностей; он знает, что происходит что-то сомнительное, но его добровольный отказ от подробных знаний позволяет ему позже сказать себе и другим, что он ничего не знал о том, что происходит. Отсюда происходила способность миллионов немцев не замечать программу истребления: они должны были знать, что происходит что-то ужасное, но пока они оставались в неведении о деталях, они могли позже сказать: «Мы не знали». Это совсем не сложная и не парадоксальная форма самообмана, привлекаемого для объяснения, «потому что мы не должны приписывать самообманываему знание фактов, которые он не хочет знать, но можем приписывать знание того, что такие факты существуют»[71]. Мы все, я полагаю, хоть в какой-то мере злоупотребляли этой конкретной формой недобросовестности.
Таким образом, сущность самообмана остается неуловимой. Философы не могут прийти к согласию по поводу того, что такое самообман или как он связан с рационализацией, принятием желаемого за действительное или другими психическими стратегиями самоманипулирования. Например, в недавнем обзоре делается вывод, что «нет единого мнения о том, существуют ли вообще добросовестные случаи самообмана»[72]. Точка зрения Рорти приближает самооценку к отрицанию[73]. Она отбрасывает, во-первых, понятие лжи самому себе в смысле преднамеренной веры в то, что, как вы точно знаете, является ложным, и, во-вторых, одновременное осознание и неосознание своих убеждений. Ее постмодернистская альтернатива – фрагментарное «я», состоящее из относительно автономных микросистем. Это допускает «разделение, самоуправляемую фокусировку, избирательную нечувствительность, слепую настойчивость, хитрую невосприимчивость»[74].
Сравнивая трагический взгляд на то, что мы все обречены на вечный самообман (мы не способны не обманывать самих себя), с тезисом о том, что самообман невозможен (поскольку это означало бы, что один и тот же человек одновременно знает и не знает об одном и том же), Эльстер может только прийти к выводу: «Между двумя этими понятиями стоит здравый смысл, который говорит нам, что люди иногда, но не всегда, обманывают самих себя»[75]. Здравый смысл также говорит нам, что «иногда, но не всегда» мы впадаем в режим защитного отрицания, даже не осознавая этого.
Психический мир достаточно сложен, а потому способен принять и отрицание как бессознательную защиту, и самообман как недобросовестность. Давайте представим себе, что присутствуют и гомункулы Фрейда, и гомункулы Сартра, каждый из которых работает над разным материалом в разное время. В какой-то части вашего разума, без желания и даже без вашего ведома о ее присутствии, сидит довольно добрая фрейдистская тетя. Она может улыбаться, но она все время усердно работает – и без особой сознательной помощи с вашей стороны – над тем, чтобы защитить вас от психических издержек жизни в присутствии угрожающих и нежелательных знаний. Она не хочет, чтобы вам пришлось слишком беспокоиться. Она помогает вам с помощью всевозможных таинственных популярных приемов (проекция, диссоциация, формирование реакции), но ее любимый прием – подтолкнуть вас к отрицанию. Она действует так быстро, что вы не успеваете понять, что же вы заметили. Незаметно для вас исчезает любое «тревожное узнавание» – чувство, фантазия, факт, осознание того, что вы сделали или увидели. Позже, время от времени, вы получаете мгновенную, тревожную вспышку, намек на отрицаемое знание. Именно твоя тетя тут же поможет тебе отвергнуть его в очередной раз. «Это все в твоей голове», – усмехается она и возвращается к вязанию.
В другой части вашего сознания стоит довольно суровый и злобный сартровский дядюшка. Вы помните о его присутствии почти все время. Он тоже усердно делает свою работу, которая заключается в том, чтобы избавить вас от моральных издержек, связанных с признанием и принятием на себя ответственности за ваши собственные (глупые) решения, аморальные фантазии, эгоистичные импульсы и неприятные действия. Сговор с ним втянул вас в проект недобросовестности. Вы обдумываете (или уже начали) что-то, что сомнительно с моральной точки зрения или противоречит вашему личному и/или общественному имиджу. Однако вы слишком напуганы, чтобы столкнуться с бездной собственной свободы, знания, с тем, что вы можете выбирать. Итак, вы многозначительно подмигиваете друг другу – и изливаете грустные истории про «нет выбора», «принуждение», «бессознательную мотивацию», «просто подчиняясь приказам» и «не знал, что происходит». Он вполуха слушает, покуривая трубку. В конце концов вы
