Книга Трудовые будни барышни-попаданки 3 - Ива Лебедева

Вот она, причина.

Да уж, Мушка. Развлекалась перегонкой нефти и сахарной ватой и не заметила, как в твоих владениях процветает системный феодальный харассмент. Зато краж немного. Крокодил — ловится, кокос — растет, потому что племя приносит жертвы фаллическому божку. Не феодалу, даже не управителю, а помощнику управителя.

Кажется, успокоилась.

— Митяйку позвать? — спросил управляющий, тоже чуть успокоенный моим ровным дыханием.

— Не надо… пока, — почти спокойно сказала я. — Позвать надо баб и девок. Сначала в усадьбе, потом — из деревни. Со всеми поговорю. Ласкайку пока что запереть за самым крепким замком, чтобы и крыса не выгрызлась и не вырылась. И двух мужиков с дубинами приставить. Уйдет — тебе отвечать! — под конец уже не сдержалась.

Степан побледнел, но помчался исполнять.

* * *

Уже скоро в Голубки помчался гонец с утешительным посланием для Лизоньки: маменька очень занята, завтра будет.

Маменька действительно была очень занята. Пришлось поговорить почти со всеми бабами и девками Егорово.

И как же они боялись! В этот день я поняла, как пришли в голову теперь уже моему современнику Крылову вроде бы шуточные слова: «Сильнее кошки зверя нет!» Он же сам недолго был чиновником, мог наблюдать такие ситуации. «Ну что вы, как же вы меня защитите от этого тирана-изверга, он же здесь всех сильней! Вы уедете, а я останусь в его власти». И ведь права запуганная мышка: прежде не видела управы на зверя, почему же сейчас надеяться?

Никогда в жизни я так часто не божилась, не клялась Господом, что Митяйка-Ласкайка в Егорово не останется. Завтра всё увидите. Только помогите мне, скажите правду.

Когда уже вечером вышла передохнуть, прогуляться, встретила Алексейку.

— Я тебя и завтра поблагодарю, и сейчас скажу спасибо. А почему ты за девчонку вступился?

— Ну, жалко стало… жалко, что он вашу девку портит. Кто же потом эту дурочку взял бы замуж? — растерянно пробормотал Алексейка. Я поняла, что ему неудобно объяснять мне, почему он защитил другую женщину. А еще подумала, что Анька — явно не дура и не уродина, так что можно понять и выбор добычи мерзавцем, и паренька, поспешившего на защиту.

Надеюсь, в полутьме Алексейка мою улыбку не разглядел.

* * *

На другой день у барского крыльца собралось всё Егорово. Приковыляли даже дряхлые старики-старухи, а мамаши несли младенцев. Те, что чуть постарше, держались за юбки матерей. От таких картин и разговоров детишек вроде бы надо беречь. Но в то время они видят и как режут скотину, и как люди умирают, с самых малых лет. Пусть и это увидят и запомнят.

Привели Митяйку-Ласкайку. Оглядев негодяя, я поняла, что такой гориллий никогда не получит желаемого от баб и девок за платки и пряники — только угрозами. А еще оценила отвагу Алексейки и его боевую решимость — смог свести бой вничью с таким противником.

— Барыня, помилуйте. Не знал я… — хрипло проговорил Митяйка, думая, как и Степан, что ему поставили в вину гематомы Алексейки.

— Тебя не спрашиваю, — сказала я, — сама говорю. Беззаконие много лет у вас творилось. Нельзя ни по Божьим законам, ни по царским женщину принуждать. Для того и поставлены помещики над крестьянством, чтобы законы соблюдались. Алексей, благодарю тебя, что не позволил совершиться беззаконию.

Алексейка сначала взглянул на меня растерянно, а потом его лицо осветилось даже не радостью — восторгом, пусть и слегка щенячим.

— Тебя, Степан, благодарить не за что — ты много лет беззаконию потакал, — сказала я чуть суровей. Управитель лишь вздохнул.

Воцарилась тишина. Слышались лишь вздохи негодяя, понимавшего, что судьба его решится сейчас.

И он не ошибся.

— Имена всех обиженных женщин мне известны, — сказала я. — Оглашать их не собираюсь. Каждая получит за свои страдания…

Хотела сказать «штраф», но правильно ли? «Компенсацию» — не поймут. Разве что «возмездие».

Говорил как-то Миша, что у варварских народов, например у германцев, за насилие над женщиной полагались выплаты — дать столько серебряных монет, чтобы, когда женщина лежит, покрыть ее ягодицы. Как говорится, дикари-с… Но даже такая древняя варварская справедливость лучше, чем «сама виновата, дура, что юбку короткую надела».

По моему приказу был заранее принесен стол. На него поставили два мешка. В одном — пара лаптей, дырявый кафтан, деревянная ложка, деревянная миска, еще чуток такого же простенького добра.

Содержимое второго мешка оказалось интереснее. Серебряные вилки и ложки, серебряный свисток, медный рожок, медный кубок, серебряная чарка, серебряный набалдашник от трости и много иного ценного добра, какое обычно находят при обыске в воровском притоне.

— Ты что, Митяйка, барина обкрадывал? — проговорил управитель с искренним удивлением.

— И барина обкрадывал, и женщин заставлял воровать, — кивнула я. — Вот это добро, — показала на лапти, — твое, Митяйка. А вот это — продано будет, я еще денег добавлю и разделю между всеми обиженными, чтобы хоть такое было удовлетворение.

Бабы и мужики зашумели, удивленно и радостно. Какая-то резвушка даже замахнулась на мужа, и я услышала: «Чего ты меня в усадьбу работать не пускал?»

Ладно, не будем вздыхать, заканчивать надо.

— Ты сам, Митяйка, мне служить не будешь. Зубы, погляжу, у тебя целые, так что и квитанция мне в зачет пойдет. Или продам с выгодою, или из мужиков кого сберегу. Послужишь царю. Тебе там и мундир казенный выдадут, и сапоги. А пока тебя в рекрутское депо не увезли, поработаешь. Я давно камни в овраге приметила, примешься их таскать. А чтобы на людей не бросался — будешь псом на сворке. Ошейник надеть, на цепь посадить! А надзирать над тобой бабы будут, по своему выбору. Зачту им сторожевой день как барщину. А погонять — его же арапником!

Вдохнула. Первый раз ощутила себя Салтычихой. Но не жалела. Только тихонько велела тому же Алексейке приглядывать — как бы умученные аспидом бабы его раньше рекрутского набора не пришибли от усердия. Нечего грех на душу брать.

Хотела добавить: «И чтоб через три дня ни камней в овраге, ни гада этого духу здесь не было! Снарядить подводу — и в рекрутское!» Но воздержалась. Камушков столько, что и пяти таким здоровякам не перетаскать за три дня. А насчет рекрутского депо узнать надо — есть в этом году набор в Нижегородской губернии или нет? Я знала, что царь в послевоенном Манифесте временно освободил некоторые территории от набора, а какие — не помнила. Плохо выйдет, если оторву от дела двух-трех мужиков-сопровождающих и отправлю, а на месте скажут, что пока не берут.

Так что сначала вызнаю. Камушки не сразу закончатся, а кроме них, от прежнего барина досталась пара авгиевых конюшен, причем в полном смысле слова, и разработать залежи этого гуано в хозяйстве лишних рук не было. Теперь — нашлись.

Глава 24

— А хорошо масло-то семечное, — с некоторым удивлением констатировала Павловна, поливая разваренную картошку золотистым пахучим подсолнечным маслом.

Выжимать из семян подсолнуха масло придумали в России, это я твердо помню, но в каком году — увольте. Вроде уже после декабристов, но точно задолго до отмены крепостного права. Именно крепостной и сообразил.

Ну а я ждать не стала. Еще весной засадила несколько полей, благо с семенами проблемы не случилось. Здесь подсолнухи сажали повсеместно, но помалу, больше для красоты. И семечки щелкали, конечно, по зимам.

Сначала думала про силос, тогда снимать урожай следовало бы еще до начала активного цветения. По дождливому лету я на большие-то головки и не рассчитывала.

И ошиблась. Неделю пропустила — закрутилась по своим делам, готовилась в ту пору как раз к ярмарке. Глядь — а поле уже желтое.

Ну и оставила вызревать, вспомнив о масле. А стебли потом в измельчителе порежем-посушим и пустим в брикеты. На силос они уже не годны — жесткие и малопитательные.

Ну и вышло чудо чудное по местным меркам. Со льна-то отродясь такого выхода не было!

Масло я велела делать из обжаренных семечек. Чтоб запашистее — с детства помню, как ставропольское покупали за его непревзойденный аромат и вкус. На блюдце нальешь, крупной соли туда и свежую ржаную горбушку… какие там фуа-гра! Язык проглотишь!

И дешево. В самой бедной крестьянской избе, где льняное да конопляное маслице на капли считают, постное будет. Кстати!

Постное. Оно ведь не просто так называется. Насколько я помню, церковь его таковым признала.