Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
возможной гибели: разумная опаска (не лезь под пули сдуру!) — не страх.
В свои двадцать лет Николай стал уже закалённым бойцом, испытавшим многое из того, что иным было бы не по силам. Но вот выпал двухмесячный отдых в резерве, среди разноцветья летнего леса; много свободного времени; и вот взгрустнулось — пришли мысли о родительском доме, где только и можно по-настоящему отдохнуть телом и душой, о такой желанной встрече с любимыми, о радостях послевоенной жизни, если счастливо сложится фронтовая судьба… а если нет — что ж поделаешь: Родину нужно защищать от врага.
Переживание-переосмысливание человеком на войне своей жизни и своей смерти вкупе — одна из главных тем высокой публицистики и литературы, которую пытались раскрыть наши мастера художественного слова, как говорится, с первых дней Великой Отечественной войны. Обратимся для полноты образного представления о «теоретически» рассмотренном нами выше предмете к некоторым из произведений военных лет. (Разумеется, здесь только в отрывках.)
Константин Симонов
Под Сталинградом
(От специального корреспондента «Красной звезды»)
…Мы переправлялись через Волгу вечером. Самоходный паром, на котором мы переезжали, был перегружен: на нем было пять машин с боеприпасами, рота красноармейцев, несколько девушек из медсанбата и мы. Паром шёл под прикрытием дымовых завес, но переправа казалась все-таки долгой. Рядом со мной на краю парома сидела 20-летний военфельдшер — девушка-украинка по фамилии Щепеня с причудливым именем Виктория. Она переезжала туда, в Сталинград, уже четвертый или пятый раз.
Здесь, в осаде, обычные правила эвакуации раненых изменились: все санитарные учреждения в их обычном виде уже негде было размещать в этом горящем городе; фельдшеры и санитарки, собрав раненых, прямо с передовых сами везли их через город, погружали на лодки, на паромы, а перевезя на ту сторону, возвращались обратно за новыми ранеными, ждущими их помощи.
…Паром уже приближался к сталинградскому берегу.
— А все-таки каждый раз немножко страшно выходить, — вдруг сказала Виктория. — Вот меня два раза ранили и один раз очень тяжело, а я всё не верила, что умру, потому, что я же ещё не жила совсем, совсем жизни не видела. Как же я вдруг умру?
У нее в эту минуту были большие грустные глаза…
Тихо плескаясь, волжская вода выносит на песок к нашим ногам обгоревшее бревно. На нем лежит утопленница, обхватив его опаленными, скрюченными пальцами. Я не знаю, откуда принесли её волны. Может быть, это одна из тех. кто погиб на пароходе, может быть, одна из погибших во время пожара на пристанях. Лицо её искажено: муки перед смертью, должно быть, были невероятными. Это сделали немцы, сделали на наших глазах. И пусть потом они не просят пощады ни у одного из тех, кто это видел.
После Сталинграда мы их не пощадим.
(Красная звезда 24 сентября 1942 г., № 225).
Эту встречу и разговор с девушкой-военфельдшером Константин Симонов позже художественно опишет в пронзительном своей правдивостью произведении об обороне Сталинграда — "Дни и ночи", отрывок из которого привожу здесь.
Константин Симонов.
Дни и ночи.
Памяти погибших за Сталинград.
— Вы знаете, что страшно? Нет, вы не знаете… Вам уже много лет, вы не знаете… Страшно, что вдруг убьют и ничего не будет. Ничего не будет из того, про что я всегда мечтала.
— Чего не будет?
— А ничего не будет… Вы знаете, сколько мне лет? Мне восемнадцать. Я ещё ничего не видела, ничего. Я мечтала, как буду учиться, и не училась… Я мечтала, как поеду в Москву и всюду, всюду — и я нигде не была. Я мечтала… — она засмеялась, но потом продолжала: Мечтала, как выйду замуж, — и ничего этого тоже не было… И вот я иногда боюсь, очень боюсь, что вдруг всего этого не будет. Я умру, и ничего, ничего не будет…
— А если бы вы уже учились и ездили, куда вам хотелось, и были бы замужем, думаете, вам не так было бы страшно? — спросил Сабуров.
— Нет, — убежденно сказала она, — Вот вам, я знаю, не так страшно, как мне. Вам уже много лет.
— Сколько?
— Ну, тридцать пять — сорок, да?
— Да, — улыбнулся Сабуров и с горечью подумал, что совершенно бесполезно ей доказывать, что ему не сорок и даже не тридцать пять и что он тоже ещё не научился всему, чему хотел научиться, и не побывал там, где хотел побывать, и не любил так, как ему бы хотелось любить.
Не могу обойтись здесь и без любимой поэмы «Василий Тёркин» А.Твардовского — этой настоящей энциклопедии фронтовой солдатской жизни. Вот они — сокровенные солдатские мысли-пересуды о смерти-погибели на войне:
Смерть есть смерть.
Её прихода все мы ждем по-старине.
А в какое время года легче гибнуть на войне?
Летом солнце греет жарко, и вступает в полный цвет всё кругом.
И жизни жалко дозарезу. Летом — нет!
В осень смерть под стать картине, в сон идет природа вся.
Но в грязи, в окопной глине вдруг загнуться. Нет, друзья!
А зимой — земля, как камень на два метра глубиной,
Привалит тебя комками. Нет уж, нy её — зимой.
А весной — весной да где там…
Лучше скажем наперед:
Если горько гибнуть летом,
Если осенью — не мед,
Если в зиму дрожь берет.
То весной, друзья, от этой подлой штуки — просто рвёт."
Бесспорно, залихватский задор "Тёркинского стиха" военкора «Красноармейской правды» подполковника Твардовского служил добрую службу — шуткой-прибауткой поднимал боевой дух наших солдат в окопах войны. Но смерть, без шуток, всегда была и будет жестокой, трагической данностью любой войны. А неизбежное осмысление и оценка её образов — нравственной основой воинского воспитания, этой важнейшей составляющей военного дела в целом.
Именно поэтому завершить данный сюжет своего трактата хочу словами завета нашего легендарного военного гения, генералиссимуса А.В.Суворов: "Не бойся смерти, тогда наверное победишь!"
"Отдых" лейтенанта Митерёва в армейском резерве закончился в августе 42-го, когда он был направлен для дальнейшего прохождения службы в обескровленную в майских боях под
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
