и осмеливалась перечить отцу, то только про себя.
Внизу у лестницы дочь и отца ожидали слуги, чтобы проводить до дома, освещая дорогу факелами. Но этой ночью не пришлось их зажигать: все городские улицы были наполнены светом, музыкой и смехом. Пир продолжался и на площадях, где по распоряжению Лоренцо Великолепного было поставлено угощение для «тощего народа»: мелких торговцев и ремесленников. Повсюду выступали певцы, уличные комедианты смешили публику различными трюками. Ночь, накрывшая Флоренцию своими крыльями, выдалась тихой и звездной…
Перед бронзовыми воротами Баптистерия, позолоченные фигурки на которых в неровном свете факелов казались ожившими, собралась веселая толпа студентов и подмастерьев. Они вовлекли в свой хоровод проходивших мимо купца и его дочь.
— Этой ночью все веселятся, мессир Франческо, — воскликнул один из студентов при бурном одобрении всех присутствующих. — Потанцуем! Домой еще успеется…
— Друзья мои, время танцев для меня давно прошло, — добродушно ответил Бельтрами. — А моя дочь уже устала танцевать…
— Устала? Такая красавица?
Один из молодых людей, с лютней за спиной, отделился от толпы. Он встал перед развеселившейся Фьорой на колено и запел:
О роза, сорванная с зеленой ветки,
Ты цвела в саду любви…
Песня пользовалась в городе популярностью. Все хором ее подхватили, а улыбающаяся Фьора протянула молодому певцу руку для поцелуя. В эту минуту Бельтрами открыл свой кошелек и, вынув из него пригоршню монет, бросил их в толпу:
— Ночь длинна, дети мои! Веселитесь хорошенько да не забудьте выпить за наше здоровье!
Этот щедрый жест был встречен с восторгом. Подобрав монеты, вся компания под звуки лютни, флейты и тамбурина проводила отца и дочь до самого дома. На прощание хозяин распорядился, чтобы лакеи, несшие факелы, угостили веселую молодежь вином, после чего все отправились танцевать до самого утра.
Фьора с отцом поднялись наверх. Бельтрами выразил желание пойти в студиолу, чтобы поработать над недавно приобретенной греческой рукописью. Фьора последовала за ним. В задумчивости она подошла к портрету и, приподняв покрывало, взглянула да него.
— Сейчас не время! — укоризненно произнес Франческо. — Тебе пора спать…
— Ну я прошу тебя, отец, позволь еще немного им полюбоваться! Подумай, ведь я совсем недавно его для себя открыла!
Только ты никогда не говорил мне имени оригинала.
— Я же сказал тебе, что женщину на портрете зовут Мария.
— Стольких женщин зовут Мария! Этого недостаточно.
— Пока тебе придется довольствоваться лишь именем.
Позже я тебе все о ней расскажу…
— Другими словами, когда-нибудь, через много-много лет.
А мне бы очень хотелось знать… Этот иноземец… этот Филипп де Селонже, — добавила она, внезапно покраснев, — мог ли он быть с ней знаком?
— Даже если допустить такую возможность, в то время он был еще ребенком…
— А сходство, о котором он упоминал?
Бельтрами сжал в своих ладонях хрупкие пальчики Фьоры.
— Не упорствуй, дитя мое! Ты не заставишь меня сказать то, о чем я желал бы умолчать. Не утомляй меня! Иди спать!
А вот и донна Леонарда! Она пришла за тобой…
И действительно, послышался легкий стук, дверь отворилась, и на пороге возникла донна Леонарда.
— Я ждала вас только к утру. Что случилось?
— Ничего. Мне просто захотелось вернуться. Было совсем не так весело, как я надеялась, — ответила Фьора.
— Сам монсеньор Лоренцо танцевал с ней, а она еще недовольна!
Но Леонарда ничего не слушала. Она заметила портрет, который Фьора только что переставила, чтоб на него падал свет от камина. Ее округлившиеся глаза с изумлением остановились на Бельтрами.
— Откуда у вас ее портрет? — спросила Леонарда беззвучным голосом.
— Художнику он удался благодаря ее сходству с Фьорой.
Правда, удивительно?
Бельтрами деланно засмеялся, но Леонарда, казалось, не слышала его слов.
— Зачем он вам?
— Просто мне так захотелось. Этой причины недостаточно?
Глубокий вздох, напоминающий шум кузнечных мехов, вырвался из груди Леонарды.
— Вы сами себе судья, мессир Франческо, но, должна заметить, что мне это не нравится… Использовать сходство живого с тем, кого уж больше нет, значит, искушать судьбу… а может быть, и самого дьявола. Если бы ребенок…
— Все это чепуха! Не хватало только внушить подобные мысли Фьоре! Она и так чересчур впечатлительна… и любопытна. Фьора, ты, кажется, жаловалась на усталость? Так иди спать!
Девушка, которая с понятным любопытством слушала этот короткий диалог, подставила лоб для отцовского поцелуя и покорно дала Леонарде себя увести. Но от нее не укрылось замешательство воспитательницы. Поэтому, очутившись в спальне, где полусонная Хатун принялась раздевать ее, чтобы уложить в постель, Фьора неожиданно спросила Леонарду по-французски:
— Вы тоже не хотите мне ничего рассказать?
— О ком?
— О моей матери. Почему я не вправе знать о ней ничего, кроме имени?
— Чтобы молиться за нее, этого вам вполне достаточно.
Если ваш отец не желает ничего объяснить, значит, на то имеются веские причины. А теперь постарайтесь заснуть!
— Я не хочу спать. И потом, я поняла, что история моей матери — это трагическая история.
— Что заставило вас прийти к такому выводу?
— Мой утренний разговор с отцом…
И Фьора пересказала сцену, разыгравшуюся утром в кабинете, когда Франческо захотел ей доказать, что красотой она ни в чем не уступает женщине, чей образ он приказал увековечить на портрете.
— И тут я заметила на кружевах бурое пятно. Отец вынужден был признать, что это кровь. Кровь моей матери! Не могли бы вы мне рассказать обстоятельства ее гибели?
Леонарда, которая слушала девушку со все растущим беспокойством, даже несколько раз перекрестилась.
— Нет!.. Нет, не рассчитывайте на меня! Скажу лишь одно: ваша мать была нежным, очаровательным созданием. Но судьба была к ней безжалостна. Любовь вашего отца — это единственный подарок, который она получила от жизни. Вот поэтому мы и не перестаем молиться за нее. А теперь спите!
Воспитательница уже собралась задернуть белый полог кровати, но Фьора остановила ее:
— Вы же знаете, что мне не нравится спать, когда кровать со всех сторон занавешена. К тому же я еще не все вам рассказала: сегодня вечером во дворце Медичи один странный человек предсказал мне судьбу.
— Вот еще новости! Что же он вам, интересно, наговорил?
Фьора повторила слова Ласкариса, добавив:
— Ваша приятельница Коломба, которой все обо всех известно, наверняка слышала о Деметриосе Ласкарисе. Мне бы хотелось знать, что она о нем думает.
— Наверняка ничего хорошего! — проворчала Леонарда. — Это, вероятно, какой-то мошенник или шарлатан. Подумать только! Забивать вам голову такой чепухой! Вы же еще совсем ребенок! Надеюсь, вы не поверили ни единому его слову. Что же касается донны Симонетты, то всему городу известно, что она плохо себя чувствует. Может быть,
