рассыпалась искорками. Цвиллинг повернулся спиной к окну и начал диктовать первый приказ только что выбранного Военно-революционного комитета:
«27 сего ноября по постановлению общих собраний Совета солдатских и рабочих депутатов, полковых, ротных и командных комитетов образован в городе Оренбурге Военно-революционный комитет с передачей ему всей власти в городе и гарнизоне.
1. Исполнять только те приказы военного начальства, которые будут утверждены ВРК.
2. Выбрать в каждой роте и команде 28 ноября по одному надежному человеку для связи с ВРК и всем выборным явиться в ВРК (Караван-Сарай) к 7 часам вечера для получения инструкций.
3. Назначить к начальнику гарнизона товарища вольноопределяющегося Попова. Исполнению подлежат только те приказы по гарнизону, под которыми имеется подпись комиссара Попова.
Председатель Военно-революционного комитета
младший унтер-офицер ЦВИЛЛИНГ.
Товарищ председателя
вольноопределяющийся ПОПОВ.
Секретарь БУРЧАК-АБРАМОВИЧ»[2].
За дверью зашумели. Цвиллинг вынул револьвер и протянул Попову: возьмите, может пригодиться.
Попов взял револьвер и пошел к двери. За ней зашумели сильнее и беспорядочно затопали. Не успел Попов взяться за ручку, как был сбит с ног ворвавшимися казаками. Впереди них бежал здоровый казак с опухшим синеватым лицом.
«Где-то я его уже видел, — мелькнуло в голове Цвиллинга. — Но где?» Он хотел приглядеться, но тут кто-то сбил стулом люстру и стало темно. Лишь с улицы через окно струился рассеянный мертвый свет. Цвиллинг быстро выхватил из нагрудного кармана список членов городской партийной организации, разорвал его, смял и сунул в рот. Рядом появился Бурчак-Абрамович:
— Прыгай в окно! Я их задержу! — громко шептал он. Цвиллинг покачал головой.
— Всех арестуют, хоть ты спасешься, — настаивал Бурчак-Абрамович и ловким ударом сшиб подлетевшего казака с ног. Цвиллинг, наконец, проглотил бумажный комочек:
— Нельзя мне бросать товарищей. Массовый арест — тоже вид агитации.
Цвиллинга обступили полукольцом. Впереди тот, алкогольно-синий. Он наставил наган прямо в лоб Цвиллинга.
— Конец пришел, комиссар?!
Цвиллинг припоминал: кажется, этот казак из больницы, тогда еще спорил, ругался, георгиевский кавалер. Ему-то что обещал Дутов? Чем подкупил? Эх, обманули тебя, забили голову…
Цвиллинг спокойно отвел руку с наганом:
— Не думаю, что Дутов похвалит вас, если вы меня сейчас убьете. А?
Секунда замешательства. Затем откуда-то сбоку мелькнул кулак, у Цвиллинга в глазах поплыли огненные круги. Сильно ударили в живот. Раз, второй…
XVII
Цвиллинга ввели под руки два юнкера. Первое, что сразу бросилось в глаза: большой портрет князя Николая Николаевича в форме оренбургского казака. Портрет был написан яркими красками и выглядел по-опереточному пестрым. Комната оставалась с минуту пустой, затем из-за портьеры выскользнул низкий полный полковник. На смуглом лице его бегали черные глаза, пухловатые губы обиженно вытянулись:
— Ай-яй-яй! Какое безобразие, — Дутов неопределенно поводил рукой в воздухе, видимо, намекая на избитое лицо Цвиллинга, — вас, видимо, не узнали… Могли зашибить, голубчик, и все — аминь.
Дутов галантно шаркнул ножкой, туго обтянутой лакированным сапогом. Видно было, что он доволен успешной облавой и не хочет скрывать радости, подчеркивает ее по-театральному резко, наигранно.
— А-я-яй…
— Какое вы имеете право арестовывать? — перебил его Цвиллинг.
— По праву сильнейшего, вероятно, — услышал он сбоку приятный бархатистый баритон, и, еще не повернувшись, узнал его обладателя: это был эсер Барановский.
— Благодарю за любезное разъяснение, господин «социалист», — Цвиллинг отстранил руки юнкеров и выпрямился. — Я это уже понял. Мне даже это записали на память.
И Цвиллинг провел ладонью по лицу.
— Разрешите послать человека в аптеку за микстурой, — проговорил второй. Цвиллинг узнал и этого — меньшевик Егоров.
— Благодарю господ «социалистов», — Цвиллинг невольно поморщился, горело плечо и невыносимо кололо в боку. — Не надо… Уже одно ваше дружное «социалистическое» сочувствие исцеляет.
— Ну, довольно, граждане, — Дутову, видимо, надоело слушать, — вот вы, Цвиллинг, унтер-офицер и должны знать, что ждет изменника Отечества?
— Расстрел, — хладнокровно ответил Цвиллинг. — И это вы тоже знаете. Ведь это вас ждет: вы изменили Родине и народу. Восстали против законного правительства… Вы мятежник и предатель…
— Что-о? — Дутов сощурил глаза, слепил ресницы в одну мохнатую линию. — Агитировать здесь?! Кузнецов!
В комнату влетел есаул Кузнецов. Вытянулся в струнку. Бледное лицо-маска застыло, ни один мускул не дрогнет.
— Рассортировали бунтовщиков?
— Так точно, господин полковник! Арестовано 92 человека. Из них отобраны большевики. Вот список, — адъютант протянул листок, — самые заводилы.
Дутов списка не взял. Заложил руки за спину. Прошелся взад и вперед около стола. Цвиллинг стоял. Заломило голову. Он глубоко вздохнул. Боль не утихала. В глазах мелькали черные мушки. А Дутов ходил все и посматривал на Барановского и Егорова. Затем сел на краешек стола:
— Игра в демократию кончилась сегодня ночью. Лучшие, верные Отечеству казачьи части, юнкера и офицеры продолжают прибывать в Оренбург. Вы видите, что эмиссар большевизма в губернии — Цвиллинг, как я и предполагал, оказался несговорчивым, недальновидным человеком и плохим политиком. Обойдемся и без него. Мы за демократию. Мы сильны и добры. Постараемся мирно прекратить забастовку в железнодорожных мастерских. Вы, граждане, поможете в этом, убедите рабочих в бесполезности стачки…
— Не выйдет, — Цвиллинг с трудом поднял руку. — Пока жив хоть один большевик, революция не остановится! И никакие посулы и разговоры не обманут рабочих.
— О, — протянул Дутов, оборачиваясь к Цвиллингу, — вы еще здесь? Может, присядете? Кузнецов — стул!
— Нет, не надо, — Цвиллинг остался стоять.
— Он еще насидится, — хихикнул Барановский, но осекся под строгим взглядом Дутова.
— Мы не должны ссориться, мы должны уметь договариваться, — многозначительно проговорил Дутов и посмотрел черными, почти без зрачков, глазами сначала на Цвиллинга, затем на Кузнецова. Кузнецов чуть склонил голову, кожа на его лице вздрогнула и как-то сдвинулась, будто резиновая. Сдвинулась и вновь застыла. Дутов погладил английское сукно, облегавшее ляжки.
— Кстати, Цвиллинг, вы знаете историю и знаете, что любые бунты, даже такие массовые, как Пугачевский или Разинский, кончались их поражением, — Дутов устроился удобнее на столе, закинул ногу за ногу. Да, он явно наслаждался своей победой.
— Мало знать историю, — ответил Цвиллинг, — надо правильно делать выводы, учиться у нее.
— Что же, верно, — задумчиво протянул Дутов, — но сузим разговор: вот вы, молодой унтер-офицер, а спутались с голодранцами. Зачем? Славы захотелось? Не будет ее. Умрете и не вспомнит о вас никто. Земли, за которую вы ратуете, вам не надо. Свободы? Какая это свобода — ходить под угрозой ареста и казни?!. Зачем вы мутите народ?
— Это допрос?
— Нет, — насмешливо бросил Дутов, — пока только беседа.
— Нам не о чем беседовать с вами, — Цвиллинг поморщился, — вы не поймете меня. Скажу лишь, что мне-то ничего и не
