создания материально-технической базы, то с каждым годом выявляется все больше данных о том, насколько велик убыток в промышленности и сельском хозяйстве, вызванный экологическими трудностями. Здесь и эрозия почвы, и коррозия металла, и т. д., и т. п.
Таким образом, попытки достичь каких-либо долговременных экономических целей при игнорировании возможностей природы и перспектив становления целостной гармонически развитой личности оказываются в конце концов безрезультатными и с чисти экономической точки зрения. Угроза экологической катастрофы является еще одним важнейшим стимулом для воплощения в жизнь высших? социальных устремлений человека, а продвижение по этому пути выступает как социальный критерий гармонизации взаимоотношений человека и природы.
Глава 2
Познание природы
1. «Не слепок, не бездушный лик»
В «Солярисе» С. Лема, ставшем у нас широко известным также благодаря прекрасной экранизации А. Тарковского, представлены два типа познавательной активности и отношения к предмету познания в нестандартной ситуации. Сарториус действует традиционными научными методами, умерщвляя раз за разом возникающих двойников, чтобы определить материю, из которой они состоят, и даже пытается подействовать на подсылающий двойников «океан» жестким излучением. Его действия вполне логичны и последовательны и ущербны разве что с моральной стороны. Но в целом Сарториус терпит поражение, демонстрирующее, что познание, нравственно не ограниченное, не только бесчеловечно, но к тому же бесполезно. Симпатии автора и наши на стороне главного героя — Криса, который в необычной, кризисной ситуации отдает предпочтение нравственным ценностям над научными процедурами и одерживает моральную победу.
Главу о познании взаимоотношений между человеком и природой начнем с рассмотрения современной науки, поскольку именно она выступает сейчас как главный инструмент познания. Одним из первых предварительных условий гармонизации в данной области служит, на наш взгляд, четкое выяснение ценностных аспектов науки, того, насколько они определяют направление ее развития. Необходимо это, во-первых, потому, что изменения в экологически позитивном направлении, которые необходимы ныне, имеют прежде всего ценностную основу, а во-вторых, для того, чтобы четко и в явном виде представить ту новую ценностную установку, которая необходима в науке для гармонизации взаимодействия человека и природы.
Важный вопрос, который возникает в связи с анализом ценностных аспектов науки, заключается в определении того, как последние соотносятся с таким кардинальным свойством науки, как объективность. Вопрос этот, по-видимому, не столь прост, как представляется тем, кто объявляет объективную истину высшей ценностью и, стало быть, самое науку и ее жрецов, коль скоро они заняты поисками объективной истины, адептами высшей ценности. Подобное мнение, подкрепленное успехами науки и ростом ее престижа на протяжении нескольких последних столетий, когда из служанки религии она поднялась как будто бы на роль всевластной госпожи и законодательницы мод (любое претендующее на серьезное отношение к себе утверждение склонно теперь добиваться статуса научного), особенно котировалось в близких к позитивизму кругах, поставивших на высший пьедестал в качестве гаранта истины эмпирический опыт в виде научного эксперимента. Сомнение в правоте этого мнения стало как следствием утраты позитивизмом и неопозитивизмом господствующего положения в духовной сфере общества, так и результатом негативных последствий самой научной деятельности и применения ее результатов, поставивших под угрозу существование биосферы и всего человечества.
Что вопрос этот непростой, показывает пример с ДДТ, за изобретение которого в свое время была присуждена Нобелевская премия, и лишь потом стало выясняться, что использование этого препарата губительно для всего живого, а не только для так называемых вредителей сельского хозяйства. Лежит ли на ученых определенная доля ответственности за эти экологически негативные последствия? Если познание приводит к подобным результатам, то достойна ли научная истина ранга высшей ценности? Ссылки на то, что виноваты не ученые, познающие мир, а те, кто применяют их открытия, может быть и обеляют ученых, но не науку в целом, потому что применять можно только то, что уже создано. Кстати сказать, чем крупнее ученый, тем менее он склонен снимать с себя ответственность за результаты своей работы, и именно степенью понимания своей ответственности определяется гражданская зрелость ученого.
Крылатые слова Некрасова «гражданином быть обязан» относятся, конечно же, и к ученым; они столь же актуальны в области науки, как и в области искусства, поскольку и в науке бытует (и, пожалуй, даже в большей степени) нечто идентичное концепции «искусства для искусства». Сейчас не меньше ученых, стремящихся остаться в «башне из слоновой кости», чем аналогично мыслящих деятелей искусства во времена, когда Г. Флобер высказал такое пожелание.
Позиция научного самооправдания довольно сильна, и с ней часто приходится сталкиваться. Стремясь избавить НТР от критики, готовы во всем обвинить людей, неправильно якобы использующих ее достижения, как будто люди представляют собой некую тормозящую силу, на которую ничто (и НТР в том числе) не оказывает никакого влияния. Потребитель научной истины, однако, всегда может сказать, что действовал на основе научных рекомендаций и о возможных последствиях ему ничего не было известно. Получается, что ответственного вообще нет и истина предстает как коварный Франкенштейн — фантастический образ искусственного существа, который вышел из-под власти своего создателя и способен выкинуть любой фокус.
Мнение, что научная истина и есть высшая ценность, наталкивается на следующие возражения. Во-первых, истина эта относительна. Во-вторых, у человека немало других ценностей и помимо науки, и непонятно почему именно научную истину следует считать высшей. В-третьих, открытая истина может быть впоследствии и «закрыта» (если, скажем, результатом изучения динамики миграции какого-либо вида рыб будет ее поголовный вылов). Может быть ценность не в самой добытой наукой истине, а в том, насколько она нужна человеку?
Тех, кто говорит о ценностях в науке, можно обвинить в том, что они отрицают возможность достижения объективного знания. Но разве человек и личностноценное не является столь же объективным, как и истина вне нас? Ученый, считающий высшей ценностью объективность (т. е. в его понимании непривнесение в изучаемую действительность ничего личного), о подобном желании должен забыть и постараться абстрагироваться от всего человеческого (с его точки зрения, субъективного), что в нем есть? Но ведь его самость — столь же объективное образование, как и изучаемая реальность. Стремление к непривнесенности в знание ничего личного делает научное творчество бездушным, и, когда такое знание воплощается технически, оно может стать античеловеческим (феномен Франкенштейна), принося ему экологические и прочие беды. Ученый должен поэтому стремиться к гармоническому сочетанию объективности и ценности. Чтобы знание могло поистине служить людям, оно само в себе должно быть заинтересованно-человеческим.
Ценности имеют объективный характер и не только потому, что отражают объективные условия. Все человеческое имеет не только субъективный, но и объективный характер. Тем, кто отрицает фундаментальную роль ценностей,
