часть, из которой следовало, что послы не очень строго следовали королевской инструкции, либо сам дневник задумывался как приложение к официальной документации посольства. Переговоры вел секретарь посольства, который и раньше побывал в России, — Поуль Верникен. На долю Ульфельдта досталась почетная роль главы посольства, отвечавшего за выполнение посольских инструкций, данных датским дипломатам. Официальная же документация действительно велась и сохранилась. В фондах Государственного архива Дании и Королевской библиотеки в Копенгагене находится еще ряд рукописей, содержащих описание датского посольства в Россию в 1578 г.: 1. Анонимный отчет (Prothocol) на немецком языке, который охватывает период с 9 мая (отбытие посольства из Копенгагена) по 11 ноября (прибытие на о. Эзель) 1578 г. В отчете содержатся сведения главным образом о дипломатических переговорах; 2. Анонимный дневник на датском языке за тот же период, что и отчет посольства. О послах автор говорит как о “господах”. Основное внимание в дневнике уделяется описанию маршрута посольства.
Ульфельдт не был, по-видимому, первым датчанином, которого обстоятельства вынудили изложить свои воспоминания о путешествии в Россию на бумаге. Автор “Дневника” и священник еще до него закрепили на письме впечатления о поездке в Россию (см. подробнее статью Дж. Линда, в которой он указывает многочисленные параллели в “Дневнике” пастора Я. Ульфельдта Андреаса Фионикуса и сочинении самого Ульфельдта[175]. В латинском тексте, принадлежащем перу пастора, повествование начинается с 9 мая 1578 г. и заканчивается 6 января 1579 г., т. е. охватывает тот же период, что и книга самого Ульфельдта. Много места автор уделяет описанию церковной жизни русских. К этим рукописям примыкает еще один крайне важный источник — письма королю с дороги.
Все эти неопубликованные памятники с фактической стороны имеют много общего как между собой, так и с дневниковыми записями Ульфельдта, но одновременно содержат данные, которые у Якоба Ульфельдта отсутствуют. По мнению К. Расмуссена, ни один из указанных текстов не мог служить источником для книги Ульфельдта[176]. Впрочем, приводимые им самим параллели свидетельствуют скорее об обратном[177]. Не исключено, что Ульфельдт, и сам религиозный человек, находился под влиянием пастора, о чем свидетельствует ярко выраженная протестантская направленность дневника. К дневнику пастора, думается, можно отнести и вступительную часть дневника, где автор рассуждает о назначении исторического сочинения и говорит о цели посольства.
Иными сочинениями о России Ульфельдт практически не пользовался. По-видимому, ему остался незнаком комплекс “Россики”, широко распространенной к 70-м годам по всей Европе (даже “Записки о Московии” Сигизмунда Герберштейна были известны ему лишь в малой степени, да еще под именем Паоло Джовио). Не ссылается автор и на летучие листки, хотя по антирусскому духу и отчасти стилистике его записки наиболее близки к ним. Ульфельдт упоминает лишь одно сочинение, которое К. Расмуссен идентифицировал с “Ливонской историей” Рюссова. В его сведениях действительно, как показал Дж. Линд, проскальзывают совпадения, может быть, следы влияния прибалтийского историка. Оба автора одинаково оценивали размеры русских потерь во время набега крымского хана Девлет-Гирея на Москву 23— 24 мая 1571 г. Оба писали о 40 тысячах домов, сгоревших 24 мая того злополучного года[178].
Трудно сказать, на каком языке вел свой дневник датский посол во время самого путешествия. Тот текст, что дошел до нас в публикации 1606 г., написан на латинском языке. Название всему сочинению автор дал греческое (Hodoeporikon)[179]. He преминул он повторить (видимо, вслед за священником) и греческую цитату, и греческую поговорку и сослаться на Теренция, античного комедиографа I в. до н. э., щегольнуть, может быть, и чужим, если это заимствования из дневника пастора, знанием античной мифологии. Окончательный вид своим записям Ульфельдт придал по возвращении на родину в 80-е годы или, как считает К. Расмуссен, между 1584—1585 и 1593 гг.[180].
Сетования Ульфельдта на плохое знание латинского языка и отсутствие возможности совершенствоваться в нем в течение 4 лет заставляют согласиться с мнением Расмуссена и более того — предположить, что именно записки о путешествии в Россию и были первым из серии литературных трудов, предпринятым этим датским автором. Между 1584—1585 и 1593 гг. Ульфельдт придал тексту дневника определенную направленность, призванную оправдать его дипломатическую деятельность в России и получить тем самым политическую реабилитацию при дворе.
Отрицательное умонастроение Якоба Ульфельдта по отношению ко всему русскому могло возникнуть не только из-за желания оправдаться за неудачные переговоры с русскими, но и по причине тех необычных не только для него, но и других членов посольства реалий русской жизни, с которыми ему пришлось столкнуться за время своего путешествия. 1 июня посольство достигло королевского владения Монгард на о. Мен (Муху), где вынуждено было ночевать под открытым небом, “так как [оно] было разрушено и сожжено и русскими и шведами” [то ли, то ли]. И в дальнейшем датским послам редко выпадало счастье иметь более или менее надежный кров.
Конечно, и самому Ульфельдту, и пастору посольства, равно как и секретарю посольства П. Верникену, трудно было разобраться в реалиях русской жизни. Ни один из них не знал ни одного славянского языка, и источниками информации для них, помимо визуальных впечатлений, служили лишь скупые сведения, получаемые с помощью переводчиков — их собственного и русских, прежде всего приставов. Круг общения послов ограничивался, по существу, лишь приставами, а знакомство с русской жизнью — ее неприглядной в то время изнанкой[181]. Записки поражают удивительным отсутствием упоминаний людей, с которыми они приходили в контакт. В Пернове, где постоянно действовала, причем очень активно, русская администрация (в начале 1578 г. там находились воеводы кн. М. Ю. Лыков, П. Е. Кутузов и дьяк В. Алексеев), их даже не пустили в город-крепость (в русских документах — Большой город)[182], не говоря уж о том, что послам не было устроено торжественной встречи. Подобное поведение русской администрации трудно объяснимо, если только не предположить последствий недавнего осложнения военного положения Пернова в конце мая 1578 г., о чем Ульфельдт и сам упоминает. Та же история повторилась и в Фелине (Вильянди), одном из крупнейших городов Ливонского ордена, превратившемся в один из основных опорных пунктов царского владычества в Ливонии. Воеводы города И. Ф. Сабуров и И. Г. Волынский, видимо, имели основания бояться проникновения в город иностранцев, даже членов посольства государства, с которым поддерживались дипломатические отношения. Здесь — в Фелине — на протяжении 1578—1579 гг. производилось испомещение служилых людей, находившихся в его округе[183], приводились к присяге жители пожалованных им (“в присягу”) дерптских, фелинских мыз и деревень, а
