говорил сейчас Маркус, было настолько странно и невероятно, что казалось глупой шуткой. Но с каждым его словом, с каждым его блаженно погруженным в прошлое взглядом она чувствовала, как в ней заполняются пустоты, проеденные червями вины и мыслей о том, что она могла что-то сделать. Не могла.
– Никто не мог ничего сделать. У меня была прекрасная семья, чудесные родители и даже друзья. В новой, вашей, школе я был новенький, но никто меня не трогал. Наоборот – вы, например, взяли меня с собой в поход. А ты… – Он ухмыльнулся, окинув ее сальным взглядом. – Ты, как никто другой, должна понимать, что было во мне что-то, что люди тянулись ко мне, несмотря на отталкивающую внешность. Харизма, наверное. Так что… Иди куда шла, Робин. Если только… ты не хочешь продолжить то, на чем мы остановились…
***
Снова влажные губы впивались в шею, оставляя слюнявые полосы. Снова липкие пальцы лапали везде и исследовали тело.
Он напал на нее с необычайной силой и повалил тут же на влажный мох, заломив руки за спину и придавив их ее же телом. Свободной рукой Маркус задрал белое полупрозрачное платье и шарил теперь в кружевных трусиках. Он был нахрапист и груб.
Робин не сразу начала отбиваться. То ли он застал ее врасплох, то ли она ждала этого, желая искупить до последней капли свою вину перед ним, так и не став при жизни первой и единственной женщиной. Но больше – не ожидала, что в этом лишенном физических восприятий мире возможно так остро ощущать телом давно забытые или просто затертые в памяти моменты.
Да, Маркус при жизни был харизматичен. Но переступив черту, лишился этого дара, став тем, кем был на самом деле, – жирным ублюдком, ненавидящим жизнь и всех вокруг, считая, что ему все должны, а значит – брал то, что хотел.
Камни упирались в ребра, влага от земли неприятно холодила спину. Прикосновения чужих рук обжигали, с сальных губ капала слюна, кислотой разъедая кожу почти насквозь. Каждая клеточка мертвого тела Робин пульсировала от боли и отвращения, и, казалось, сейчас оно было более живым, чем когда-бы то ни было прежде, до того момента, пока она по своей воле не легла в гроб, обитый темно-красной тканью.
Она не хотела этого. Не хотела тогда, находясь под влиянием алкоголя и страха, окутавшего ее в темном лесу в компании пьяных подростков, и не хотела сейчас. Ее желание заглушить вину, отдавшись ему пусть не в тот, а в этот единственный раз, прошло. Зато появилось осознание того, что это она жертва. Это ее, ничего не соображавшую, чуть не изнасиловал мальчишка, к которому она в трезвом виде и не подошла бы. И можно было бы простить это «чуть», если бы не отложившееся на всю жизнь отвращение к любому проявлению любви или влечения, идущему со стороны мужчин.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – бормотал он сквозь зубы, и в этих словах слышались высказанные и потаенные просьбы всех тех мужчин, пожирающих ее глазами, пока она пила в баре третий стакан чистого виски.
Извиваясь в попытке выбраться из-под его тяжелого тела, Робин в кровь раздирала локти и ладони, лишь бы еще на миллиметр стать свободнее от этих удушающих объятий. Кричать было бесполезно – никто не услышит ее в такой глуши, но она кричала, доводя себя до изнеможения, а его до ярости. Он ударил ее, раз, второй. Голова, отскакивая от его кулака, врезалась в камни и звенела, как огромный колокол.
Вид алой крови, казавшейся такой яркой на его бесцветных костяшках, привел его в чувство, и на мгновение Маркус застыл, упустив окончательно свой шанс. Схватив с земли камень, Робин начала молотить его по лицу, сворачивая челюсть и превращая зубы в мелкую крошку, въедающуюся в кровавое месиво, в которое превратились его губы и щеки.
Наконец, она была свободна. Прислонившись спиной к заросшему мхом боку скалы, девушка пыталась отдышаться, пока ее мучитель сидел на коленях, придерживая раскуроченное лицо, и смеялся своим мерзким тоненьким смехом. Он хотел что-то сказать ей, но получалось плохо. Лишь брызги крови и ошметки кожи вылетали изо рта.
– Я не хотела этого тогда, не захочу и сейчас, ты, жирный урод, – процедила сквозь зубы Робин. Она хотела сказать ему что-то еще, задеть больнее, обидеть, поиздеваться, показать свою власть, как любила это делать с теми, кто пытался проявить пусть не любовь, но влечение. По сути, она всегда хотела сказать это все только ему и никому другому.
Но сейчас в голове было пусто. Этих слов оказалось достаточно. Их всегда достаточно, если сказать их правильному человеку.
Не желая смотреть больше на отвратительное лицо Маркуса, Робин отвернулась и вдруг всего в нескольких метрах от себя увидела щель в скале. Не поднимаясь с колен и быстро перебирая ногами и руками, она на четвереньках поспешила к ней и заглянула внутрь. Где-то там, далеко, на другой стороне, брезжил робкий свет, а значит, это была не просто пещера, а ход на другую сторону скалы. Оглянувшись в последний раз на все еще сидящего на коленях парня и поймав его равнодушный взгляд, девушка поднялась и, одернув все еще задранное платье, скользнула между каменных стен.
***
Узкая у самого начала щель в скале расширялась по мере того, как Робин преодолевала шаг за шагом. Идти было тяжело – повсюду валялись камни и обломки деревьев, видимо, упавших сюда с вершины. Ни травы, ни кустарников, ни даже ставшего привычным влажного мха здесь не было. Лишь тонкие струйки воды оставляли темные следы на поверхности стен цвета гранита.
Мыслей не было. Такая знакомая уже пустота и легкость вибрировали в каждой клеточке и нервным импульсом пронзали все тело.
Несколько раз Робин падала, раздирая колени в кровь, но не чувствуя боли. Поднималась и снова шла вперед, влекомая ярким светом, струящимся по ту сторону скалы. В какой-то момент ей показалось, что она слышит далекий шум волн, но это было таким невероятным, что девушка гнала от себя эти мысли, чтобы не сдаться на полдороге, если это опять очередной обман. Уж лучше просто идти, концентрируясь на каждом шаге, каждом мгновении, сжимая свой мир до вдоха и выдоха. И она шла.
Прошли минуты, часы или годы, пока, схватившись за острый край скалы, Робин не вытолкнула себя из длинного ущелья и тут же отключилась, упав на каменные ступени, ведущие куда-то вниз.
Глава
