даже показно. Сказала своим:
– Вы идите, я догоню.
– Уверена? – спросил солидный дядечка.
– Уверена. Иди же.
Тенорок нагло и с вызовом подмигнул Савве. Юноша лишь враждебно поджал губы и опустил глаза. Компания двинулась дальше, их мать, затянувшись поглубже, кивнула:
– И чего вы тут ночью сидите, как бездомные?
– А мы и есть бездомные, – усмехнулась Лилит.
– Не дерзи.
– Ой, пардон, маман, пардон.
– Говорю: не дерзи. Савва, чего ты сбежал из дома?
– Чего сбежал? – возмутился он. – Там кругом по всем углам обжимаются и целуются. В ванну зайти нельзя.
– Я что, не могу гостей пригласить домой? – вдруг сдержанно, но взъярилась она. – У нас сегодня генеральная репетиция была. Из горкома партии приходили. Проверяли, вынюхивали. Мы сегодня все как одна натянутая струна были. Как пережили этот день – неизвестно. И что с того, что мои коллеги пришли ко мне в гости? Я должна свою жизнь под вас переиначить, что ли?
– Жанка! – услышали они с того конца парка оклик Зои.
– Жанна Евгеньевна, мы вас ждем! – это кричал тенорок.
– Сейчас! – крикнула она им. – Отправляйтесь домой немедленно, и по постелям. – Она щелчком запустила окурок в траву. – Чтобы я вернулась – вы уже спали.
– Сейчас, – усмехнулась Лилит.
– Что?
– А то. Ладно я. У меня свидание было. А Савва уже собирался спать, так вы ему по ушам своей гитарой наездили, базаром своим, так какой тут сон? Развела малину…
– Что?!
– А то, то, – с вызовом бросила дочь. – Сама все слышала.
– Ладно тебе. – Савва примирительно взял сестру за руку.
Но она гневно вырвалась.
– Пусть правду слышат, не только гитарку свою.
– Ух ты! – нарочито удивилась мать. – Ты тоже так думаешь, Савва?
– А что, что?! Отца бросила, – вдруг прорвало сына. – Он один в своей мастерской, даже домой не приходит!
– И правильно, нечего этому алкашу дома делать, его даже из театра турнули. – Она ткнула пальцем в дочь. – А ты, девочка, за «малину» ответишь.
– Правда, что ли?
– Правда.
Лилит усмехнулась:
– Вот напишем в тот самый твой партком, который вас проверяет, и дадут вам взбучку.
– Правда, что ли? – Она скопировала вопрос дочери.
– Правда, – ответила та, тоже срисовав ответ.
Глядя в глаза дочери, мать неожиданно весело рассмеялась:
– Личико ангельское – да сердечко бесовское. И зачем я тебя привезла из деревни? Жила бы там себе, коз пасла и коров доила. А тут вон в моих нарядах и с моим жемчугом на шее с парнями по ночам шляешься, как потаскуха, и еще права качаешь. Ну не свинство ли? Да ты и есть потаскуха.
– Было в кого пойти, мама.
– Ах так?
– Вот так.
– Жанкаааа! – крикнул один из мужчин театральной компании с того конца парка. – Ждеееем!
– Иди, кобельки зовут, – бросила Лилит.
Мать долго и уничтожающе смотрела на дочь.
– Вернусь, чтобы спали, – ровно сказала она и пошла к своим.
Лилит подскочила с лавки, неожиданно схватила на груди нить жемчуга, рванула с шеи, тот посыпался, и запустила остатки вслед матери.
– А жемчуг твой – фальшивый! Как и ты!
– Иди к черту! – даже не обернувшись, ответила мать.
– Прокля́тая, – очень тихо, но огненно вслед ей проговорила Лилит.
Мать услышала – она обернулась к дочери. Послала ей воздушный поцелуй, усмехнулась и пошла своей дорогой. Савва и Лилит смотрели ей вслед – их мать умела ходить, все мужчины смотрели на нее, когда она хотела одной только походкой привлечь их внимание.
– Никогда не прощу ей, что она бросила меня на деревенскую родню. Она родила меня там, уехала, чтобы родить в этой дыре, избавиться, и бросила, чтобы ее не выгнали из ГИТИСа. Приезжала два раза в год. Я даже не понимала, кто это. Пообнимает, нацелует, наплачется – и опять на полгода исчезнет. И забрала, только когда тетя Паша умерла. Они были добрые люди. Я им благодарна. Но ей не прощу. Никогда не прощу.
– Пошли домой, Лиль.
Но Лилит, даже не услышав его, все еще дышала нервно и глубоко, почти задыхалась от гнева, глаза блестели негодующе и зло.
Они посидели еще минут пять, пока Лилит не отдышалась, не успокоилась. Едва они встали со скамейки, Савва глянул на асфальт, на мутно сверкавшие рассыпанные шарики.
– Может, собрать его, а? Жемчуг? Хоть и фальшивый, а все-таки.
– К черту – значит, к черту, – только и ответила сестра.
В эту ночь они уснули по своим кроватям нескоро, всё ждали, что сейчас придет их мать и что будет дальше. Но в эту ночь она так и не вернулась. Она пришла утром, открыла дверь в их комнату, смущенно и примирительно улыбнулась:
– Детки, простите меня, давайте забудем все, что было ночью.
– Ладно, – сказал Савва.
Лилит промолчала. Только отвернулась к стене. Мать не стала настаивать. Впрочем, мир в семье, пусть и хрупкий, был в интересах всех троих.
2
Прошел год. Савве исполнилось шестнадцать. И Лилит повзрослела. За этот год она стала настоящей женщиной. Новые знакомства с мужчинами только помогли в этом: она уезжала с компаниями, Савва не видел ее днями. Ревновал, конечно, но что за глупость ревновать к сестре? Тем более что та была влюблена в очередного кавалера и счастлива. Зато Савва рисовал, как видно, талант отца передался ему. Мать больше не церемонилась с ними и после театра пропадала когда хотела, где хотела и с кем хотела. Отца Савва видел редко и, если честно, сам избегал его. А тот закрылся теперь уже наглухо в своей раковине. Семьи так и не вышло. Про мать с насмешкой говорили: «Жанна Стрельцова опять крутит любовь, поклонники ходят за ней толпами. Ну так что ж, красива, талантлива и похотлива, куда от такого подарка сбежать?» И так далее. Такой разговор Савва услышал однажды в театре за кулисами – мать взяла его с собой на спектакль. Интересно, что говорила это другая актриса, та самая «мамина подруга тетя Зоя». Она-то была, как правило, на вторых ролях. Но Савва ничего плохого о матери и слышать не хотел. Когда она появлялась, то свое внимание уделяла именно ему – не дочери. Жанна Стрельцова так и не простила Лилит тех резких и обидных слов. Да что там, одного слова: «прокля́тая». Взаимная нелюбовь только расцветала и пускала свои корни и шипы во все стороны.
Однажды, в дождь, Лилит вернулась домой среди ночи зареванная, промокшая насквозь, с размазанной по лицу косметикой. Она буквально упала Савве на грудь.
– Что с тобой?
– Он меня бросил, вот что. Денис. Сказал: я шалава и сука. Вот стану по-настоящему сукой – вот
