насупленный Зача. В очередной раз сплюнув в траву, поинтересовался:
— Какой хоб тебя сюда понес? Одну ночью на это озеро? Уж если… хотя, — прикинул в уме и снова ожесточенно сплюнул.
Я в ответ тоскливо заныла:
— Я не знаю. А, чего ты так орал то? Ты меня еще сильней напугал.
— Чего орал?.. Да как не заорать, когда… ты торчишь над водой посреди озера, задрав голову к луне?.. Зоя…
— У-у.
— Я сам за тебя испугался. Ты не замерзла?
— Я не знаю, — прихлопнула я ладошки к лицу. — Нет.
— Нет?.. Вставай. Пошли домой, — и, поднявшись, сдернул с песка меня.
Какое-то время мы шли по тропинке совершенно молча. Я — не разбирая в темноте пути и Зача, обхватив меня рукой за плечи. Хотя, его сопение было слишком красноречиво. Наконец, я не выдержала, заступив мужчине дорогу:
— Скажи, тебе Арс про меня рассказывал?
— Что ты имеешь в виду? — отвел он в сторону взгляд.
— Мои странности. Ведь ты же называл меня «сумасшедшей». Значит, он тебе про меня рассказывал. Но, Зача, со мной такое — впервые. Я и сама…
— Зоя…
— Я сама очень сильно сейчас…
— Зоя! — обхватил Зача ладошками мое лицо. — Зоя, я тебя сумасшедшей называл, потому что ты смешная и… славная. А твой… сомнамбулизм мы вылечим. У меня лекарь в Радужном Роге есть знакомый.
— Это не лечится. Я такой родилась, — дернула я зажатой головой. — Так что…
— Как это, «не лечится»?
— Так это. Я — не лунатичка, а баголи. Предсказательница. И Зача, лучше сразу мне скажи: «Пошла прочь». Иначе потом только хуже…
— Замолчи.
— Что?
— Замолчи… сумасшедшая. Подумаешь, не лечится. Я тебя тогда сам держать буду. Чтоб ты не ходила, где нельзя.
— Привязывать к кровати?
— Ага, — качнул мужчина головой. — И дверь на ключ запирать.
— А, знаешь, что?
— Пошел ты сам? — прищурился на меня Зача и, склонившись, чмокнул в мокрый нос.
— Примерно, так. Тоже мне, лекарь-экспериментатор.
— А, если, не привязывать, а по-другому тебя держать?
— О, это тоже — весьма сомнительное лечение.
— А если… — коснулся он губами моих. — Ты ведь даже не знаешь, от чего… — и повторил «процедуру».
— Зача… Да, Зача…
— Зоя, что?
— Ни-чего…
Звезды в небе казались сейчас такими близкими, а в промежутках между его поцелуями я иногда замечала луну. И все это небесное кружево качалось вместе со мной, запрокинувшей голову в траву. Прохладную, щекочущую голые плечи и раскинутые в стороны руки. И, наверное, мне было хорошо в этом сплетенье земли и неба, шепота и обжигающего мужского дыхания. Наверное, до такой степени, что сейчас…
— О-ой… Моя… голова, — хотя, уместнее было сказать: «Мой огромный гулкий, пустой чугунок». Я приподняла его с… это что? Груди Зачи. И попыталась сглотнуть слюну. Вкусовые ощущения нахлынули вместе с памятью. «Чугунок» рухнул на прежнее место. И громко «завибрировал». — О-о-о…
Мужская грудь насмешливо «хрюкнула»:
— Что, плохо?
— Угу… Зача, мы ночью с тобой… пили?
— Так точно, — доложила «грудь». — После того, как еще раз искупались.
— Ну, это я помню, — предприняла я повторную попытку сесть. — И мне очень… стыдно.
— За что?
— За все. Особенно, за бутыль вина с кухни. Зача…
— Да, Зоя? — не проникся моим раскаянием наглец.
— Как я теперь в глаза Дрине буду смотреть?
— Сосредоточенно. Если сможешь, конечно. А вообще, я сам перед ней извинюсь, если тебя это так волнует.
— Волнует, не то слово, — малодушно скривилась я. — О-о…
— Зоя, что еще?
— Мои… волосы.
— И их я тебе тоже сам расчешу… Зоя, ты теперь — моя женщина. Это так?
— Ну-у… Спину свою покажи… Угу. Твоя.
— Это что, признак какой-то? Знак у меня на ней?
— Нет. Их отсутствие.
— Нет, — плюхнувшись обратно на кровать, засмеялся Зача. — Ты точно, сумасшедшая… Моя сумасшедшая…
Глава 6
Лестница со второго этажа, скрипя каждой своей узкой ступенью, все же закончилась. Хоть я и спускалась по ней старательно тихо: раз… два… три… четыре…
— Зоя…
— Угу, — шесть… семь… восемь…
— Зоя, не трусь.
— Угу-угу, — девять… десять… — А-ай!
— Ну, доброе утро… дочка, — вот в этом месте она как раз закончилась.
Зача, опустив меня на доски пола, громко выдохнул:
— И мы тоже всем вам рады: тетушка Люса, Дрина, Ида.
— Какая я тебе «тетушка»? Да ты, бесстыдник, понятия не имеешь, что такое «доброе имя» для дев…
— Да, Зоя — теперь моя. И, пусть, не девушка, а женщина. Я это могу всем заявить.
— Что «заявить»? — с прищуром уточнила Люса. Да мне и самой стало интересно. Однако мужчина удивил нас всех оптом:
— То, что, намерен на ней жениться. В первом же порту… Зоя, — развернулся он ко мне и ухватил за руки. — Я на тебе женюсь.
— Как это? — а ведь могла б и что-нибудь по уместнее изречь. — Зача, ты в своем уме? — уж лучше б вовсе промолчала.
— И в твердой памяти. Хоть сейчас завещание пиши.
— Тогда садись и пиши нам всем расписку о намереньях. Чтоб потом от своих слов не от…
— Люса! Да вы оба одинаковы. И-и… — отважно обвела я всех глазами, замкнув «круг» на своем потенциальном муже. — Я тебе благодарна, но, спасать так мое «доброе имя» не надо. Дрина, если мы оскорбили твой дом, прости. А ты, Люса, если меня больше не любишь… не лю-ббишь… то… — и, громко всхлипнув, дезертировала на грудь прижавшего меня Зачи.
— Тетушка, а ну кончай их терзать! — глядя на это дело, подбоченилась Дрина. — А ты, Зоя, не слушай никого! Хочешь, замуж за него иди, а, не хочешь — так гуляй, пока гуляется. Главное, если дитё заделаете…
— Мама!
— Ида?!
— Да, тетушка! А что, ты теперь и Идунью мою «разлюбишь»?!
— Да кто вам такое сказал?! Да, дети — Божье благо!
— А чего тогда в святые ханжи заделалась?! Или забыла всех своих здешних ухажеров?!
— Да когда это было то?! Да я тогда… тогда…
— Что? Да в нашей приходской книге про все твои пять обручений прописано!
— Мама! То секрет… был.
— А ты вообще, доча, молчи! Чтоб я из-за тебя такие речи от собственной любимой тетки выслушивала!
— Да что я такого вам обеим сказала?! Да я вовсе…
— А то я не видала, как ты на Иду зыркнула!
— Да вы обе с ней…
— Зоя, пошли отсюда, пока про нас позабыли.
— По-шли…
И если б даже половые доски под нами двумя с грохотом провалились, вряд ли этот факт отвлек захваченных родственной «беседой» дам. Нас же с Зачей занимало теперь совсем иное:
— Так ты согласна? — вытирая на крыльце мои мокрые щеки, уточнил он.
— Так ты
