чувствовать. Ни щиплющую боль в глазах, ни отвратительный удушающий запах. Я не чувствовал ничего, но лишь стоял и смотрел на Агату с Ленноном, не в силах даже шевельнуться.
В конце концов меня смог отвлечь странный шум из коридора. Я повернул голову и увидел, как из-под завалов обрушившейся стены выползает чьё-то изувеченное тело. Первые секунды я не придавал этому значение, а затем ноги сами понесли меня к единственному обнаруженному выжившему.
Спустя пару мгновений, я уже стоял на коленях рядом с ним и судорожно сжимал едва живого человека в своих руках. Хоть он и был измазан запекшейся кровью, сажей и пылью, а его одежда полностью превратилась в лохмотья, я узнал его, по его, ненавистным мне, карим глазам.
Филипп смотрел на меня взглядом, в которым были поровну смешаны ненависть и мольба о помощи. Его губы дрожали, а уцелевшая рука медленно тянулась к моей шее, но сил дотянуться не хватило, и она повисла на вороте моей рубашки, зацепившись за него.
Он медленно стал открывать рот, и я замер в надежде услышать его голос. Клянусь, в ту секунду я бы всё отдал, чтобы услышать от него любое оскорбление в мой адрес. Любое! Я жаждал услышать его презрительный тон, ощутить его ненависть в голосе, почувствовать себя ничтожеством от его слов. Я заслуживал этого. Я хотел этого! Но Филипп сделал намного хуже. Это была самая ужасная издёвка из всех, проделанных им за всю историю нашей с ним вражды. Он открыл рот и испустил дух. Филипп Штрехан умер на моих руках.
— Нет! — прокричал я от злости, — Нет! не смей умирать, ублюдок! Ты не имеешь права! Ты столько лет изводил меня! Не давал проходу и покоя! Я боялся лишний раз выйти из комнаты, чтобы случайно не встретить тебя в коридоре, а ты просто так возьмёшь и сдохнешь?! Не смей! Не смей, слышишь меня!
Я начал бить его. Я бросил его на пол перед собой и, со слезами на глазах, изо всех сил стал колотить мёртвое тело давнего неприятеля. Я требовал, чтобы он очнулся и обозвал меня. Чтобы он сказал, что я ничтожество и не достоин быть магом. Чтобы он унизил меня или, на худой конец, избил. Но Филипп был мёртв, и, как бы я ни хотел, он больше не мог сделать что-либо из этого.
Вскоре мои силы иссякли. Я истратил их на крики и избиение Филиппа, заодно выплеснув на него все эмоции, что были во мне. Теперь я сидел на коленях абсолютно обессиленный и опустошённый. Я тяжело дышал, задыхаясь от едкого запаха и дыма и непонимающе смотрел перед собой, ощущая внутри лишь пустоту.
Неизвестно сколько бы я так просидел, если бы не камень, рухнувший с потолка рядом со мной. Я встрепенулся и огляделся по сторонам. Академия начинала рушиться. Её своды дрожали, угрожая упасть и похоронить меня под собой. Сперва я этому обрадовался, решив, что заслуживаю умереть здесь, но инстинкт самосохранения всё-таки взял верх.
Повинуясь ему и страху, я вскочил на ноги и побежал по коридору, уворачиваясь на бегу от обломков потолка, рушащегося на меня. Я едва успел остановиться перед внезапно образовавшейся дырой на моём пути, от обвалившегося пола. Я отскочил и упал на спину. В эту же секунду рядом со мной обвалился потолок, открывая вид на задымленное небо. Недолго думая, я вылетел в образовавшийся разлом, отлетел на сотню метров от академии и замер, глядя, как она рушится, хороня под собой всех своих учеников и учителей.
Но не только их похоронили обломки академии. Все, накопленные за века, знания о волшебных науках так же погибали там. Все, когда-либо созданные, заклинания, рецепты зелий, исследования и достижения — всё хранилось здесь и теперь навеки было похоронено под завалами своей же альма-матер.
Сама магия гибла на моих глазах, и я ничего не мог с этим поделать.
Глава 19
Мне ничего не оставалось, как вернуться домой. Я был абсолютно разбит, сломлен и очень хотел увидеть маму. Мне было нужно утешение, и лишь только дома я мог его обрести. Туда я и полетел.
Я понял, что случилось страшное на подлёте к своему городу, когда уже издалека увидел вьющиеся от него к небу столбы дыма. Я поспешил и, подлетев ближе обнаружил, что мой город захвачен полчищами тварей хаоса, снующих туда-сюда, таскающих с собой кричащих от ужаса людей и пожирающих многочисленные трупы.
Ни о чём не думая, я помчался домой. Мне было плевать на тварей хаоса вокруг меня. В голове была только одна мысль. Мама.
Я опустился рядом со своим домом, подошёл к двери и замер, оглядевшись по сторонам. Моя улица была совершенно пуста. Ни тварей хаоса, ни людей, как живых, так и мёртвых, не было видно нигде. Это немного вселило в меня надежду, что монстры ещё не успели добраться до мамы, а значит я успею спасти её.
Дрожащей рукой я взялся за ручку двери и потянул. Старые петли приветственно заскрипели, словно радуясь моему возвращению после столь долгого отсутствия. А уж как я был рад слышать их натужный скрип, не могу даже описать.
Я осторожно шагнул через порог и тихонько позвал:
— Мам!
Ответа не было.
Я прошёл через прихожую и вышел в первую из двух комнат дома, служившую одновременно кухней, гостиной, столовой и маминой мастерской. Во второй комнате жил я. В своих письмах мама рассказывала, что ничего в ней не трогала, и что комната ждёт моего возвращения в том же виде, в каком я её оставил. Я убеждал маму заехать туда самой, но она наотрез отказывалась, говоря, что ей замечательно спится рядом с печью.
Именно напротив этой печи я её и увидел. Спиной ко мне, мама сидела в своём кресле-качалке и мерно покачивалась взад-вперёд, глядя на огонь в открытом очаге.
Ноги сами подвели меня к ней. Я был готов расплакаться от охватившей меня волны радости, что я снова дома. Мне хотелось обнять мать. Ощутить её нежные прикосновения и услышать родной голос, который скажет мне, что всё будет хорошо. Мне так этого хотелось…
Подойдя к маме спереди и увидев её, я рухнул рядом с ней, как подкошенный, и зарыдал горючими слезами, взяв её руки в свои и уткнувшись в её колени лицом.
— Прости, — говорил я, — прости меня пожалуйста! Я безумно виноват!
Я всё извинялся, а мама не отвечала. Она уже ничего не могла
