раздавленная. Никогда так близко не была ее цель, словно во сне сжимаешь что-то заветное в ладошке, чтобы не потерять, когда проснешься. Открываешь глаза, а пальцы вцепились в подушку. Но разве все потеряно? Пожалуй, что так. Ничего не осталось, Федор Иванович встал на сторону Царя. Глупый старик! Вот если бы его убили в той заварушке, тогда совсем другое дело, тогда народ точно бы поднялся. Жертва, всегда нужна жертва, да такая, чтобы заметили.
– Аленушка, поздравляю с выходом на свободу! – Добрей Иваныч встречал журналистку с букетом цветов и при карете с экипажем. – Прошу, прошу.
Первое время ехали молча. Тишина, бессмысленная и пустая, была скрашена закрученными усами и надменной улыбкой Добрея Иваныча. Аленушка разглядывала цветы и унеслась думами совсем далеко в детство. Какой бы мать стервой ни была, а любила уют и украшала обеденный стол похожими полевыми цветами. Запах ромашек всегда витал в воздухе. Только когда девушка выросла, поняла, что ромашки не пахнут.
– Во-первых, хочу вас поздравить! Почти получилось. Но, как вы понимаете, «почти» нам недостаточно, – заговорил Добрей Иваныч. – Мы в вас очень много вложили, поэтому ждем результата.
– Я понимаю, – грустно проговорила Аленушка. – Я сама не поверите как его жду.
– Отлично! Это очень хорошо. Главное, не терять боевой настрой. Просто поймите одну вещь: несколько наших агентов погибло, действуя в рамках вашего плана. Отмечу, местами гениального! Беременный Абдула – это просто глава для любого учебника по террору. Вы молодец! Но если не доведете дело до конца, возможны последствия. – Мужчина широко улыбнулся, обнажив белые зубы. – Вы вот знаете историю Елены Премудряковой?
Аленушку передернуло. Еще в начале своей журналистской карьеры она вела криминальную сводку в газете. И дело Елены вызвало небывалый интерес у читателей. Девушку изнасиловали и четвертовали неизвестные.
– Да, знаю. Но я всегда думала, что мы в других отношениях.
– Абсолютно в других! Мы вас ценим и любим! Честное слово. Поэтому я так ласково разговариваю. Но всегда правильно обсудить и худшие варианты. Ведь так? Чтобы не было недопонимания. Я уговорил руководство дать нам еще немного времени и надеюсь, вы воспользуетесь им с пользой. Мы друг друга поняли?
– Добрей Иваныч! Ну как с пользой? Все поломалось, нужно заново начинать. Вы же видели, я делала все, что могла. Я очень старалась.
По красивому лицу Аленушки потекли настоящие горькие слезы. Не те, которыми защищаются женщины, не те, которые льешь над любовью. Глубокие, страшные слезы, которыми плачет ребенок, разочаровавшийся в родителях.
– А вот слово «старалась» вы забудьте. Оно никакого результата не дает. Стараться может гулящая баба, чтобы ей мужик побольше заплатил. Вы же не такая?
– Я уже не знаю, какая я. Я уже ничего не знаю, – сквозь слезы проговорила Аленушка. – Выть хочется, хочется хоть минуту ни о чем не думать.
– А вот так нельзя. Вам надо думать, иначе либо головушка ваша на царскую плаху ляжет, либо жителям Тридевятого царства будет что почитать. Но я уверен, такого не произойдет. Вы со всем справитесь. Мы, кстати, приехали. Увидимся через неделю, не сомневаюсь, что вы нас порадуете.
Костя Смертный шел по городу. Давно он здесь не был, давно людей не видал. Новая одежда, снятая с убитого мужика, скрывала худое мертвое тело. Окровавленный нож так и лежал в кармане. Маленький уголек пожарища пылал внутри тем самым старым Кощеем Бессмертным, тем, кого боялись и уважали. Только одна мысль крутилась в голове старика, только одно желание заставляло ходить его по свету. «Пустить кровушку царскую, пустить кровушку царскую», – повторял Костя про себя и крепко сжимал челюсть. Так, что зубы скрипели и ломались. Перепачканный и обезумевший, с прямыми, как копье, намерениями, шел он по кривым улицам в поисках крысиной дыры, способной доставить его в царские палаты.
Сказка 30
Заповеди
Новую челюсть сделали из ребра Федора Ивановича. Острая и крепкая, она идеально подошла Дружку и вызвала восхищение семейства.
Дружок много думал, пока заживали его раны, пока заботливая Воля смазывала обгорелое тело остатками подкожного жира Федора Ивановича. Увидеть мир глазами деревянного солдата было страшно и волнующе одновременно. Пока черви ютились в теле старика, живые и мертвые располагали целым миром, настолько огромным и впечатляющим, что невозможно представить, невозможно увидеть маленькими глазами, которыми наделил Бог червяка. Только взяв под контроль что-то большое и могучее, можно познать полноту пространства.
«Но почему им принадлежит все? Неужели мы так не умеем любить, неужели мы так не ценим детей и наши жизни, как другие? Тем более у нас нет второй попытки, мы никогда не окажемся в Крестовом хуторе. Если червь умирает, то умирает навсегда», – размышлял Дружок, пока его сыновья и дочери сидели на строгой диете, ведь он запретил активно поедать тело старика. Нужно было считать каждого ребенка и лишать потомство радости стать родителем более чем одного червя.
«Должны ли мы в один момент начать убивать излишки моей семьи, как это делают люди со своими мертвыми? Федор Иванович дал мне все. Но, может, Бог ждет бунта от своих детей, проверяет их на смелость, как мать должна оторвать ребенка от груди, иначе он не научится есть сам? Почему мы должны портить себя, свою доброту, чтобы двигаться вперед, почему мы должны становиться злыми ради выживания? Ведь Федор Иванович всегда был добр ко мне. Или добро моего Бога – это еще большее зло?» – Дружок впал в тяжелое забытье и много говорил в бреду, обращаясь то к старику, то к деревянным солдатам, то к Воле, то к детям.
Семейство уже обустроило могилу, прямо рядом с почками старика, и готовилось к смерти их прародителя. Только Воля верила, что ее муж выживет. Каждый день она молилась Федору Ивановичу и просила забрать ее, но сохранить жизнь мужа. Смелая Воля даже вылезала к уху старика и украдкой смотрела на внешний мир, мир Бога, всегда мимолетный и всегда разный. Но почему-то старик оставался глух к ее просьбам. По крайней мере, так думала Воля.
Однажды утром, как всегда находясь рядом с мужем, Воля услышала тихий, но уверенный голос:
– Собери потомство, жена моя, я услышал голос Бога, идущий не из уст его, а чего-то более древнего, возможно, того, что создало самого Бога.
Спустя пару часов ослабленный Дружок стоял на ребре Федора Ивановича перед двадцатью своими сынами и дочерьми. Приползли даже самые малые. Выдержав паузу, червь заговорил:
– Наш царь и Бог дал нам заветы, по
