class="p1">Григорий Петрович и Егор были согласны с предложением Василия Александровича. Григорий Петрович взял на себя перевод революционной литературы на марийский язык. Помимо этого он решил, что будет вести агитацию среди старших учеников и читать в школе крестьянам книги. Разрешение на просветительные беседы можно будет как-нибудь выхлопотать у начальства. А Егор станет объяснять мужикам политику царского правительства и рассказывать при каждом удобном случае — на работе, на гулянке — о борьбе, которую ведут революционеры против богачей и царя.
Жизнь Григория Петровича текла по трем руслам одновременно. Одна жизнь в школе, где он обучал ребятишек грамоте, следуя циркулярам и программе, присылаемым из учебного округа. Другая жизнь — революционная работа. И третья — личная жизнь. Его личная жизнь пошла по такому пути, что он даже думать боялся, куда этот путь его заведет и что его ждет впереди. Григорий Петрович влюбился в Тамару.
Григорий Петрович понимал, что дочь бывшего богатого помещика, ставшего ныне земским начальником, и сын бедного марийского крестьянина не ровня друг Другу.
Правда, Тамара человек доброй души и сочувствует беднякам. Она сейчас проходит практику в школе у Григория Петровича, начала учиться марийскому языку и говорит, что хочет работать учительницей вот в такой же деревенской школе.
Но все равно Григорий Петрович почему-то уверен, что Тамара никогда не сможет окончательно порвать с жизнью своего класса и всегда будет помнить, что она — дворянская дочь, а он всего лишь мужицкий сын, да к тому же мариец…
А с другой стороны, какая-то необъяснимая сила влечет его к Тамаре. Когда он с нею, то ему кажется, все в мире светлее и бывает тепло в самый лютый мороз.
После того метельного ноябрьского вечера, в который Василий Александрович затащил его к Зверевым, Григорий Петрович довольно долго не бывал у земского начальника, с Тамарой не встречался, и ему казалось, что он уже совсем забыл ее.
Но это было совсем не гак.
Как-то вечером Григорий Петрович шел из волостного правления. Когда он проходил мимо дома Зверевых, калитка открылась, и на улицу вышла Тамара.
Григорий Петрович растерялся и смутился, как тогда, у Зверевых, когда столкнулся с Тамарой в дверях. Приподнял шапку:
— Добрый вечер, Тамара Матвеевна!
— Добрый вечер, Григорий Петрович! — ответила Тамара и, вынув руку из муфты, протянула ее учителю. Григорий Петрович осторожно пожал маленькую нежную руку.
— Где вы пропадаете, Григорий Петрович? Мы вас так ждали в прошлое воскресенье.
Григорий Петрович не знал, что ответить.
«Почему меня ждали? — думал он. — И кто ждал?»
— В прошлое воскресенье я ходил на лыжах в Азъялы, — смущенно проговорил он.
— А на лыжах ходить приятно?
— Я люблю.
— Научите меня ходить на лыжах, Григорий Петрович!.. Да-а, что же мы тут стоим, пойдемте к нам. Или вы очень спешите?..
Григорий Петрович смутился еще больше. Он хотел сказать: «Извините, Тамара Матвеевна, я сегодня очень спешу, у меня сегодня много работы», но как-то само собой у него вырвалось:
— Нет, не спешу.
— Ну, тогда и говорить не о чем! — Тамара взяла Григория Петровича под руку.
— Маша, поставь самовар, — приказала Тамара впустившей их горничной. — А вы, Григорий Петрович, проходите в столовую, я сейчас.
Тамара ушла в свою комнату.
В столовой никого не было; Ярко горела спиртовая лампа. Часы на стене пробили семь. Григорий Петрович сел на мягкий стул.
Вскоре пришла Тамара.
— Папа с мамой ушли к доктору, я тоже туда собиралась…
— Извините, Тамара Матвеевна, — поднялся Григорий Петрович, — я же не мог знать…
— Ах, какой вы дичок, Григорий Петрович, — улыбнулась Тамара. — Садитесь!
Григорий Петрович снова сел и опустил глаза.
— Григорий Петрович, мне надо поговорить с вами, — сказала Тамара, усаживаясь на соседний стул. — Я посылала прошение школьному инспектору и сегодня получила ответ. Инспектор разрешил мне поработать практиканткой в вашей школе. Когда я могу приступить к работе?
— Если у вас имеется разрешение инспектора, то приходите хоть завтра.
— Кроме того, у меня к вам еще одна просьба: научите меня говорить по-марийски. Ведь если меня назначат в марийскую школу, то, наверное, трудно преподавать без знания языка?
— Да, конечно.
— А взамен я буду давать вам уроки французского языка. Конечно, если вы пожелаете…
— С такой учительницей я готов изучать даже китайский.
— Не говорите комплиментов, Григорий Петрович! А вот и Маша несет самовар. — Тамара достала из буфета стакан, чашку, чайник. — Что будете пить? Чай? Шоколад?
— Мыланем чайым пу, — сказал Григорий Петрович по-марийски и тут же перевел: — Мне дайте чаю.
— У меня очень хороший чай. — Тамара поставила перед ним стакан. — Кладите сахар.
Тамара нарезала белую булку, подвинула- к Григорию Петровичу масленку со сливочным маслом.
Григорий Петрович пил чай, и ему казалось, что он <еще никогда не пил такого прекрасного чая.
— Вы любите Виктора Гофмана? — вдруг спросила Тамара.
— А кто он?
— Поэт. Вы его не читали? Он печатается во многих журналах. Я очень люблю одно его стихотворение. Оно очень отвечает моему сегодняшнему настроению…
Григорий Петрович посмотрел в глаза Тамары, они показались ему глубокими, как аркамбальский омут.
Не отводя глаз от Григория Петровича, Тамара начала читать:
У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий,
Их один только я для тебя мог придумать, любя.
Их певучей волной, то нежданно-крутой, то ползучей —
Хочешь, я заласкаю тебя?
У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений,
Но возможно ль твою уловить хоть мгновенно красу?
У меня есть причудливый мир серебристых видений, —
Хочешь, к ним я тебя унесу?
Видишь, сколько любви в этом нежном взволнованном
взоре?
Я так долго таил, как тебя я любил и люблю.
У меня для тебя поцелуев дрожащее море, —
Хочешь, в нем я тебя утоплю?
Тамара протянула обе руки к Григорию Петровичу. Он встал, взял ее за руки, притянул к себе и неожиданно для самого себя обнял…
Григорий Петрович стал частым гостем у Зверевых. С Тамарой он читал книги, с Ольгой Павловной — музицировал, с Матвеем Николаевичем — играл в преферанс. Игре в преферанс он научился быстро. Хозяева полюбили его. «Умный молодой человек», — говорили о нем у Зверевых. И Григорий Петрович забыл свои слова о том, что он не желает «якшаться с дворянами», и теперь находил, что Матвей Николаевич совсем не такой уж плохой человек.
Лишь однажды между ними произошло столкновение.
Григорий Петрович, Зверев и землемер сидели за карточным
