Книга Эхо - Дун Си

это, У Вэньчао изобразил, как она шла. – Плечи высоко подняты, сложенные крестом руки крепко прижаты к груди. Согнув ноги в коленях, она вышла на цыпочках, словно боялась, что ее кто-то заметит. Я наблюдал за ней через окно до тех пор, пока она не скрылась из вида, мне все казалось, что это не она сама, а отделившаяся от нее душа, но стул был пуст, а вокруг него еще оставались мокрые следы от капель дождя.

Спустя месяц, в один из вечеров, примерно часов в десять, она вдруг вошла ко мне в студию и показала на кофемашину. Я приготовил для нее латте, потому что молоко хорошо выводит алкоголь. В тот вечер она снова оказалась поддатой, правда, самую малость. Выпив кофе, она, как и в прошлый раз, ничего не сказав, ушла, словно в обязанности окружающих входило всячески ей угождать. С тех пор она появлялась где-то раз в десять дней или раз в полмесяца, в основном заходила по пути после каких-нибудь попоек, чаще всего уже была под градусом, разница состояла лишь в кондиции. Я вдруг неожиданно приобрел привычку задерживаться допоздна. Ожидание превратилось в дополнительный пункт моей работы, и, если я ее не дожидался, мне казалось, что вечер прошел зря. Первые два раза она вообще не удостоила меня ни словом, даже имени не спросила. На третий раз она еле держалась на ногах – помнится, повисла на стуле, сняла с себя блузку и протянула ко мне руки, чтобы я ее вроде как пожалел. Я тогда ужасно смутился и тут же помог ей одеться обратно, чтобы она, протрезвев, не обвинила меня в домогательствах. Я бы с удовольствием составил ей компанию как собеседник, но к такому повороту дел был не готов. Она же, перешагнув барьер с раздеванием, начала тараторить без умолку. Особенно разговорчивой она становилась при средней степени опьянения, в такие моменты заткнуть ее было просто невозможно, казалось, даже поставь ей на рот молнию, и та разойдется.

– Она рассказывала вам о своей личной жизни? – спросила Жань Дундун.

– Это был ее конек, о некоторых мужчинах она заговаривала по меньшей мере по десять с лишним раз, такие истории что чай в пакетиках, заварил раз, заварил другой, уже и вкуса не чувствуешь, а все завариваешь. Спросите, почему она все это вываливала мне? Во-первых, чувствовала, что никакого вреда я ей не причиню, никого из ее мужчин я все равно не знал. Во-вторых, от алкоголя у нее развязывался язык, поэтому едва она находила благодарного слушателя, то помимо своей воли начинала лить в его уши всякую дребедень. Ей требовалось облегчить душу, и, похоже, я был ее единственным слушателем. Чаще всего она произносила слово «отпад». Утопая в ее бесконечных монологах, я проникся тремя сферами употребления данного словечка: во-первых, это относилось к выпивке, во-вторых – к реальности, и в-третьих – к предвкушению будущего. Ощущала ли она «отпад», когда пила? Насколько я мог судить, ей, скорее, было больно, чем радостно, а если и радостно, то лишь самую малость и то только в нетрезвом состоянии. Был ли у нее «отпад» от реальности? На мой взгляд, она употребляла это слово в прямо противоположном значении, наподобие фейков. И только от предвкушения будущего она, как мне кажется, реально чувствовала «отпад», в смысле эйфории. Ее послушать, тот тип, насильно сделав ее любовницей, поставил ее в безвыходное положение, он словно изменил ее природу, отчего страдала каждая клеточка ее организма.

– Она делилась какими-то деталями насчет своего безвыходного положения? – спросила Жань Дундун.

– Говорила, что тот человек весьма хитер, она поняла это еще во время собеседования. Он нарочно не выбрал ее среди других, решив сперва усмирить ее гордыню, чтобы потом она с позиции проигравшей стала умолять его о работе. И действительно, пылая от гнева, она вернулась обратно со своим чемоданом и принялась наивно доказывать, что гораздо лучше отобранных кандидатов. Он же ответил, что хозяином компании является он, что отбор проходил на основе честной конкуренции, но даже если бы он набрал в команду скопище идиотов, это было бы его личным делом. Не желая мириться со своей участью, она уселась в номере, решив добиться справедливости. На это он заявил, что при открытых дверях никакого разговора у них не получится, но если двери закрыть, можно и договориться. Она испугалась и хотела было ретироваться, но он ее опередил – сам запер дверь, выключил свет, сгреб ее в объятия и овладел. В номере стояла кромешная тьма, ей даже показалось, что она умерла, она непрестанно колотила по стене, вопрошая, есть тут кто-нибудь? Только когда из коридора послышался чей-то смех, она поняла, что еще жива. Ей хотелось покинуть номер, но он ее не пускал. Едва она пришла в себя, то первой ее мыслью было сообщить обо всем в полицию, но он тут же дал слово, что разведется с женой и женится на ней. Только из-за этого она подавила мысль о полиции, точно так же, как только что он подавил ее самое, но чем дальше она эту мысль подавляла, тем сильнее та становилась, пока наконец не завладела ею целиком.

Кто же мог знать, что, предлагая контракт, он не только уберет фразу «сторона А обещает стороне В жениться», но, наоборот, – внесет в него пункт «запрещается разрушать семью стороны А». Она спросила, почему он бросает слова на ветер? Он же ответил, что вовсе не обещал на ней жениться, что она ослышалась, пропустив мимо ушей частицу «не», даром что в ней целых две буквы, а без этой самой частички смысл многих слов становится прямо противоположным. Разозлившись, она разорвала контракт в клочья. Она чувствовала полную безысходность, ее разрушили, словно стену, которая не просто упала, а еще и развалилась на отдельные кирпичики. Он заново напечатал два экземпляра контракта и сказал, что раз она считает себя обманутой, то ей тем более следует подписать этот контракт. Он объяснил это так: «Ты, может, этого не знаешь, но я испытываю к тебе кое-какие чувства. Без контракта я не смогу себя контролировать. Он связывает не столько тебя, сколько лично меня». Она наконец поняла, что он принимает ее за несмышленую девчонку, которая верит в сказки. И тогда подавленная ею мысль об обращении в полицию проросла словно травка сквозь каменную плиту. Но поскольку с тех пор прошла уже целая неделя, никаких доказательств она представить не могла, в номере уже давно был наведен полный порядок, так что жалоба на него грозила обернуться позором на ее собственную голову. Она раскаивалась, что не сохранила улики, но не сохранила она их исключительно потому, что хотела как можно быстрее забыть обо всем, и именно это сыграло ему на руку.

Так что донести на него она не могла, но уступать тоже не собиралась, а потому, стиснув зубы, подписала контракт. Она нуждалась в деньгах; кроме того, она хотела поддерживать с ним связь, чтобы потом или выйти за него замуж, или свести с ним счеты. Она рассудила так: «Раз уж он все равно перевернул все с ног на голову, то почему бы мне и не подписать эту лживую бумажку?» Страдания включают мозги, она словно одним махом повзрослела. Подписывая контракт, она хотела загнать себя в некоторые рамки правил, чтобы потом их разрушить – так же, как в свое время родители разрушили все ее планы на жизнь.

Устав разглагольствовать, У Вэньчао поднялся и заварил три чашки кофе – для Жань Дундун, Шао Тяньвэя и для себя. На вкус Жань Дундун, кофе оказался очень даже ничего, наслаждаясь напитком, она оглядывала помещение. Прежде всего она обратила внимание на стоящую рядом деревянную кушетку. Со слов У Вэньчао, Ся Бинцин всегда «висла» на стуле, но никак не «лежала»; из этого следовало, что кушетку он