вязкое. Из него уходят три линии. Они где-то опять пересекутся; во всяком случае – две из них. Попробуй увидеть.
– Не вижу…
– Попробуй…
– Я не вижу никаких линий.
– Грязное красно-бурое марево видишь?
– Марево вижу.
– Значит – можешь увидеть и всё остальное.
– Помоги…
– Я уже сделала всё, что могла. Дальше – сам.
– Не вижу.
– Тогда – опять в океан.
– Не-е-е-т, я вижу! Вижу три линии… Нет, четыре. Три тонких, чётких, одна – дымчатая, расплывчатая…
– Ты и это увидел! За нечёткой линией не следи, это лошадь.
– Две идут близко друг к другу, одна уходит под углом к ним…
– Скользи по первым двум.
– Поляна в лесу. Большая. Слишком правильной формы, близко к овальной. Я стою на краю поляны, как бы в одном из «фокусов» эллипса. Передо мной – большой густой куст. Солнце сзади меня. Тепло, но солнце мягкое. По опушке леса, справа, по направлению ко мне – идут две девушки. Меня за кустом не видно. Смуглые, волосы чёрные, на головах венки из цветов. Больше на них ничего нет, совершенно обнажённые. Красиво. Завораживающе красиво. Есть ощущение, что это не просто прогулка, что будет какой-то обряд. Они поворачивают в лес… Удар!.. Удар сзади, под правую лопатку… Изо рта пошла кровь… Глотаю… Захлёбываюсь кровью… Подымаюсь вверх: моё тело лежит на траве, надо мной – два воина с копьями. Бил тот, что справа… Сквиталась, значит…
– Я была слева. Это был он, мой не рождённый сын, убитый тобою там, в каменном мешке…
– Ты произносишь это как-то слишком торжественно. Как вступительную часть к приговору. Рада?
– Можно сказать и так. Вернее, успокоилась. Справедливость – она, знаешь, успокаивает. А то после первого просмотра нехорошие чувства во мне возникли. К тебе, между прочим…
– Мол, чего это я рассусоливаю с этим извергом?
– Типа того…
– А теперь, значит, примирилась?
– Пока не поняла.
– Я, когда улетал, схватил эмоции того, правого: он специально бил под правую лопатку, чтобы я кричать не смог и умер не сразу, а захлёбываясь кровью.
– Он не смог этого объяснить, я спрашивала… Точнее, спрашивал. Я был в той жизни его другом. Он сказал, что ты внутри чёрный, он так тогда почувствовал.
– А он этим своим действием карму себе не попортил?
– Да, один узел развязал, другой – завязал.
– Тогда должно быть продолжение.
– Должно…
– И?..
– Не знаю… Устала… Домой хочу.
– Домой?
– Да, мой дом теперь – там.
– А мне что делать?
– Собираться.
– Чего мне собирать? Я весь здесь. В гробу карманов не предусмотрено.
– А если бы были, – что бы взял?
– Уже думал над этим. Ни к какому выводу не пришёл.
– Ну, значит, ничего и не надо… Попрощаться ни с кем не хочешь? Последняя воля и всё такое…
– Сколько времени ты мне выделяешь?
– Я ничего не «выделяю». Просто могу получить указание в любой момент.
– Выходит, продолжения не будет?
– Хочется досмотреть?
– Если честно – да. А тебе – нет?
– Мне необязательно, я уже знаю концовку.
– Концовку?
– Развязку того узла на поляне. Если, конечно, ты новый не успеешь завязать.
– Не поделишься?
– Не имею права. Это уже не моя линия. Наша с тобой история заканчивается сейчас.
– Жаль, привык я к тебе. Это все наши встречи?
– Нет, только самые драматичные. В каком образе мне появиться?
– Догадайся с одного раза.
– Иерусалим?
– Да.
– Ита…Так меня звали. За неделю до того дня мне исполнилось пятнадцать.
– Имя сейчас пришло? Или тогда, на «просмотре»?
– Какая разница?
– Да, теперь уже никакой… Я тебя вижу. Пришло «указание»?
– Да. Как я выгляжу?
– Ты абсолютно живая! И красивая… очень… Можешь присесть на кровать?
– Да.
– Не прогибается… Понятно, конечно, но выглядит странно: ты совсем живая, а постель не прогибается. Можешь ответить – что там с поляной? Как я мог здесь какой-то узел завязать?
– Не завязал, но до конца и не развязал…
– Мама?..
– Да.
– Закрой мне глаза… Спасибо…
Пелена. Книга первая
Глава первая
Невесомая пелена, серо-голубая в ярких лучах щедрого на тепло солнца, неспешно опускалась на головы парня и девушки. Они стояли в круге, выложенном из свежесрезанных прутьев дерева икка. Парень, здоровенный детина с детскими голубыми глазами и выцветшей на солнце почти белёсой, небрежно зачёсанной шевелюрой (явно северянин), бережно держал за руку девушку, в отличие от него – смуглую, черноволосую, ладную, как и подавляющее большинство из стоящих вокруг людей.
Колдун сидел посреди поля, чуть в стороне от дороги, на большом мшистом валуне, вросшем в землю несколько веков назад. Незримые нити накрепко связывали его с серо-голубым покрывалом. Ворожба, судя по всему, давалась нелегко. Пот крупными каплями тёк по худому, заострённому книзу лицу. Сквозь вертикальную прорезь на левом плече колдуна виднелась наколка: одинокая звёздочка; а отсутствие надписи вокруг неё говорило о том, что он не принадлежал ни к одной из школ и был посвящён магом-одиночкой, который, впрочем, тоже не пожелал поставить своего имени. Имя колдун обязан был назвать, только не каждому встречному-поперечному, а особой комиссии, имеющей право спросить. Но балахонов, в которые рядились члены комиссии, в толпе видно не было, значит – и спрашивать было некому.
У ног колдуна лежал огромный чёрный пёс не известной в здешних местах породы, с неестественно угловатой – чуть ли не квадратной – головой и янтарными глазами. Встречаться с ним «с глазу на глаз» не захотелось бы ни при каких обстоятельствах.
Покрывало подержало в своих странноватых объятиях молодую пару, неспешно поднялось в воздух и зависло над землёй.
Парень, не скрывая радостной открытой улыбки, подхватил девушку на руки и вынес за круг. Она тоже улыбалась, но в глубине её тёмных и чуть притянутых к вискам глаз, казалось, притаился какой-то вопрос. Она даже исхитрилась извернуться в крепких объятьях, повернула голову в сторону круга и приоткрыла рот, чтобы что-то сказать. Но встретилась взглядом со счастливыми голубыми глазами и, махнув рукой, обхватила спутника за крепкую шею.
Колдун наконец вытер дрожащей рукой пот с лица и, положив руку на спину псу, расслабился.
– Родимый!..
Старуха в коричневом стареньком платье, заштопанном в нескольких местах, несмело топталась перед камнем. Два шва на правом рукаве её платья были сделаны криво: видно, старухе стало отказывать зрение.
На неё посмотрели двое: колдун и его собака. Рука старухи дёрнулась в попытке сотворить охранный знак, но она себя пересилила и, достав из поясного мешочка белый застиранный платочек, развернула
