университеты и поступил в Римскую иезуитскую коллегию, где прослушал полный учебный курс. Он обладал выдающимися дарованиями и отличался необыкновенной начитанностью, знал несколько языков и хорошо разбирался в математической науке. Даже римский папа Климент IX обратил внимание на талантливого студента и готов был способствовать его продвижению в Ватикане.
Но Прокопович, не пожелав остаться в Риме, вместо этого вернулся в Киев и снова принял православие. Он преподавал в Киево-Могилянской академии, сочинял драмы и выступал в защиту просвещения и реформ Петра I. Вскоре Петр вызвал его в Петербург как человека, наиболее подходящего для осуществления церковной реформы. В столице Прокопович развернул обширную деятельность, направленную на разъяснение населению необходимости преобразований. Став главным помощником Петра во всех духовных делах, он поддерживал его в проведении политики «просвещенного абсолютизма».
Между императором и проповедником сложились очень близкие отношения. Феофан, так же как и Петр, был искренне и всецело увлечен происходящими в стране переменами, приветствовал их восхищенно и восторженно. Самому Петру он был предан необыкновенно, впоследствии некоторые историки называли его «агентом Петровой реформы». Смерть императора стала для Феофана большим личным потрясением, что и отразилось в его «Слове».
Начало «Слова» очень эмоционально, исполнено непритворной печали и горечи. Далее Феофан предлагает вспомнить таланты и великие свершения покойного. Он очень обстоятельно разбирает все достижения и новшества, осуществленные в России благодаря Петру: модернизация армии, присоединение новых земель, строительство флота и славные морские победы, церковная реформа, введение новых, полезных для страны и народа законов. Наследницей Петра Феофан называет Екатерину.
Через некоторое время «Слово на погребение Петра Великого» издали в Санкт-Петербурге в виде брошюры, позже оно многократно переиздавалось и было переведено на иностранные языки еще в XVIII веке.
<†††>
Что се есть? До чего мы дожили, о россиане? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? О, как истинная печаль! О, как известное наше злоключение! Виновник бесчисленных благополучии наших и радостей, воскресивший аки от мертвых Россию и воздвигший в толикую силу и славу, или паче, рождший и воспитавший прямый сый отечествия своего отец, которому по его достоинству, добрии российскии сынове бессмертну быть желали, по летам же и состава крепости многолетно еще жить имущего вси надеялися, – противно и желанию и чаянию скончал жизнь и – о лютой нам язвы! – тогда жизнь скончал, когда по трудах, беспокойствах, печалех, бедствиях, по многих и многообразных смертех жить нечто начинал. Довольно же видим, коль прогневали мы тебе, о боже наш! И коль раздражили долготерпение твое! О недостойных и бедных нас! О грехов наших безмерия! Не видяй сего слеп есть, видяй же и не исповедуяй в жестокосердии своем окаменей есть. Но что нам умножать жалобы и сердоболия, которые утолять елико возможно подобает. Как же то и возможно! Понеже если великие его таланты, действия и дела воспомянем, еще вяще утратою толикого добра нашего уязвимся и возрыдаем. Сей воистину толь печальной траты разве бы летаргом некиим, некиим смертообразным сном забыть нам возможно.
Кого бо мы, и какового, и коликого лишилися? Се оный твой, Россие, Сампсон, каковый да бы в тебе могл явитися никто в мире не надеялся, а о явльшемся весь мир удивился. Застал он в тебе силу слабую и сделал по имени своему каменную[3] адамантову; застал воинство в дому вредное, в поле не крепкое, от супостат ругаемое, и ввел отечеству полезное, врагом страшное, всюду громкое и славное. Когда отечество свое защищал, купно и возвращением отъятых земель дополнил и новых провинций приобретением умножил. Когда же востающыя на нас разрушал, купно и зломыслящих нам сломил и сокрушил духи и, заградив уста зависти, славная проповедати о себе всему миру повелел.
Се твой первый, о Россие, Иафет, неслыханное в тебе от века дело совершивший, строение и плавание корабельное, новый в свете флот, но и старым не уступающий, как над чаяние, так выше удивления всея вселенныя, и отверзе тебе путь во вся концы земли и простре силу и славу твою до последних окиана, до предел пользы твоея, до предел, правдою полагаемых, власть же твоея державы, прежде и на земли зыблющуюся, ныне и на море крепкую и постоянную сотворил.
Се Моисей твой, о Россие! Не суть ли законы его, яко крепкая забрала правды и яко нерешимые оковы злодеяния! Не суть ли уставы его ясныя, свет стезям твоим, высокоправительствующий сигклит[4] и под ним главные и частные правительства, от него учрежденные! Не светила ли суть тебе к поисканию пользы и ко отражению вреда, к безопасию миролюбных и ко обличению свирепых! Воистину оставил нам сумнение о себе, в чем он лучший и паче достохвальный, или яко от добрых и простосердечных любим и лобызаем, или яко от нераскаянных лестцов и злодеев ненавидим был.
Се твой, Россие, Соломон, приемший от Господа смысл и мудрость многу зело. И не довольно ли о сем свидетельствуют многообразная философская искусства и его действием показанная и многим подданным влиянная и заведенная различная, прежде нам и неслыханная учения, хитрости и мастерства; еще же и чины, и степени, и порядки гражданские, и честные образы житейского обхождения, и благоприятных обычаев и нравов правила, но и внешний вид и наличие краснопретворенное, яко уже отечество наше, и отвнутрь и отаве, несравненно, от прежних лет лучшее и весьма иное видим и удивляемся.
Се же твой, о и церкве российская, и Давид и Константин. Его дело – правительство синодальное, его попечение – пишемая и глаголемая наставления. О, коликая произносило сердце сие воздыхания о невежестве пути спасенного! Коликие ревности на суеверия, и лестнические притворы, и раскол, гнездящийся в вас безумный, враждебный и пагубный! Коликое же в нем и желание было и искание вящего в чине пастырском искусства, прямейшего в народе богомудрия и изряднейшего во всем исправления!
Но о многоименитого мужа! Кратким ли словом обымем бесчисленные его славы, а простирать речи не допускает настоящая печаль и жалость, слезить токмо и стенать понуждающая. Негли со временем нечто притупится терн сей, сердца наша бодущий, и тогда пространнее о делах и добродетелех его побеседуем. Хотя и никогда довольно и по достоинству его возглаголати не можем; а и ныне, кратко воспоминающе и аки бы токмо воскрилий риз его касающесе, видим, слышателие, видим, беднии мы и несчастливии, кто нас оставил и кого мы лишилися.
Не весьма же, россиане, изнемогаем от печали и жалости, не весьма бо и оставил нас сей
